– Так и знал, что не к добру, – проворчал тот, впершись вслед за хозяином в его горницу. – Придется выпить.

– Не лезет, – отмахнулся Хранивой.

– А без того из тебя слова не выдавишь, – настаивал кат, вытаскивая из хозяйского шкапчика вычурную бутыль с обычным самогоном. – Чего там наши высокомудрые державники понапридумывали?

Старшна дождался, покуда он разольет по чаркам, взял свою и выпил прямо так, не закусив. Потом помолчал от души, наслаждаясь ночной тишиной вечно гомонящей на все голоса управы. Затем повздыхал и признался:

– Сдал я Твердиславе Яльку.

– Спятил?! – аж подпрыгнул кат.

– Нет, Едрен, не спятил. И не скурвился. Выхода у нас нету. Нам до зарезу нужно, чтоб она раздобыла для нас одну вещицу.

Кат не стал любопытствовать: какую – не имел такой пагубной привычки. Но загрустил отчаянно, скукожившись на лавке. Хранивой насторожился, но виду не подал. Поинтересовался, как можно спокойней:

– А ты, никак, испугался за нее? С чего бы? Иль знакомство с ней свести успел? По сердцу пришлась?

– Надумал Таймира к ней заслать? – напрямую спросил кат.

– Надумал. И зашлю.

– А коль не согласится?

– А куда он денется? Державнику его хотелки не к лицу. Для хотелок пусть ступает на все четыре стороны. С такими причудами ему и в дружине, куда он так рвался, места нету. Воеводы те хотелки не боле моего жалуют. Так что остается ему одно: либо в навозе ковыряться, либо на тракт обозы шерстить. А там его ждут – все глаза проглядели.

– Нет, ты скажи: с чего бы Яльке идти на поводу у Таймира? С какой такой стати уверенность, будто ему она не откажет?

– А вот не скажу, – усмехнулся Хранивой. – Обойдешься. Да и целей будешь, если что.

– Если у тебя не выгорит?

– Оно самое.

– Башкой ответишь?

– Ею.

– Не перегибаешь?

– Сама пообещала задушевно и неотвратимо.

– Чего-то наша государыня больно раздухарилась, – недовольно забрюзжал кат. – Прям гляди-ка ты: у нее толковые державники табунами тут бродят. И каждый второй так и просится в старшны Тайной управы. Насрать мне на ее угрозы! Пусть тока тронет тебя. У ней в управе, кроме дружинников, ни единой собаки не останется. Мы люди вольные: от кого захотим, от того и сбежим. А Яльки, коль та заартачится, не видать нашей матушке, как собственной задницы.

– Ты, как я погляжу, тоже нынче размахался не по делу, – подкусил его Хранивой. – Ишь как за Яльку-то впрягаешься. Видать, и вправду знакомство свел. Или о Благойле печешься? Смотри: свернет тебе Батя шею. И прощенья не попросит.

– Староваты мы с ним для петушиных боев, – в тон ему отбился кат. – Мы уж и в похлебку не сгодимся, разве крысам на подачку. А ты давай, хорохорься больше. Еще поглядим, батюшка старшна, как ты Таймира радовать станешь новой-то затеей…

– Какой затеей? – буркнул тот, неслышно появившись в дверях.

– Фу-у, поганец! – выдохнул кат, едва сердце встало на место. – Напугал варнак, аж душа в пятки…

– Какой затеей? – невозмутимо повторил племяш, уткнувшись недобрым взглядом в родного дядюшку.

– Чего домой не идешь, – проворчал тот, выигрывая время, дабы преподнести ему новость, как-нибудь ее… пригладив.

– С чего бы? – приподнял брови Таймир. – Я что, часто туда заглядываю? И не вздумай сейчас броситься в укоризны, не полощи мне мозги. Давай, рассказывай, чего вы там, в кремле измыслили. И причем тут я.

– Выпьешь? – с надеждой спросил Хранивой.

– Выпью, – не стал ломаться Таймир, подходя к столу. – Но, тебя это не здорово выручит. Я нажрался от пуза. В башку с первой же не вступит. И со второй. А третью я обойду, – пообещал он, берясь за чарку.

– А двину-ка я на боковую, – заторопился кат, внезапно припомнив, что на дворе ночь. – Вы уж тут сами друг дружку поубивайте. По-семейному. А я вам в видаки не нанимался. Мне на собственной дыбе висеть невместно.

Таймир, как всегда, слушал внимательно, не проронив ни слова, покуда дядька не выдохся и не умолк. Затем чуток помолчал и отрезал:

– Не пойду.

– А теперь еще подумай, – посоветовал Хранивой. – И в этот раз головой.

– Подумал, – добросовестно исполнил его совет племяш. – Не пойду. Мне эта мелкая пакостница поперек горла. Год прошел, как видал ее в последний раз, а в душе все муть не осядет. Тошнит меня и от нее, и от ее загадок-перевертышей. Сгинула, и лешак с ней. Пусть хоть вовсе сдохнет, где с уворованным попадется.

– Ты не от сердца, – отмахнулся дядька. – С досады на нее лаешься. Думал объегорить малую, да все у нее вызнать. А она хоть и простушка – проще некуда – а тебя вокруг пальца обвела.