Но государыню-матушку столь благой для нее исход не удовольствовал. И Твердислава сама пошла войной на сродственников покойного супруга. Не дружиной хороброй с треском да громом, а одним лишь своим умом да скользкими бабьими повадками. Всем правительница была люба-дорога. К примеру, идут к ней воеводы с жалобами, мол, засиделась дружина в безделье, забаловалась, так тут же и купцы весьма кстати подвернутся с жалобами на соседние державы. Дескать, оборони, матушка, забижают нас соседи, почем зря. Обдирают до нитки, цены на товар ломят несусветные, да и тебя поносными словами лают бессовестно. А то бесчестье великое, к стыду всей Антании… и потаенной радости воевод. Тут-то правительница и даст им волю, да только на свой лад: ступайте, мордобойствуйте, гребите в добычу все, до чего дотянетесь. Но, коль не одолеете супротивника, ко мне жаловаться ни-ни! Сами и расхлебывайте. А не расхлебаете, так и голова с плеч! Затраты же на поход покроются из воеводской казны: неча попусту залупаться, коль силенок маловато. Все по чести – всем то знакомо и понятно.

Или вот еще: встанут где-то подале от столицы в позу, дескать, сборы, наложенные на земли и людишек, поуменьшить бы. А не поуменьшите, так мы и железом погреметь не прочь. Правительница, тех сборов до совершеннолетия сынка ни разу не повысила! А потому и повод у нее разобидиться на этакое свинство, тут как тут! И посылает она вновь затосковавшую без дела дружину на обидчиков. И внове с тем же благословением: что с бою возьмете, то ваше. А не угомоните возомнивших о себе бунтовщиков, так земля вам пухом.

Что же до личных врагов, злоумышлявших против сынка Милославушки, так те в первые же три года ее правления как-то сами собой вымерли – и что за напасть такая? Правда, нового державного князя Держислава – кузена малолетнего Государя, как она его прозывала – та смертельная хвороба не коснулась. Люди понимающие оценили: видать, по малолетству. И по своеобразному милосердию Твердиславы, что не взяла грех на душу за гибель невинного дитя.

Нынче эта материна слабость двадцатилетней давности, отрыгнулась Милославушке, что вымахал повыше родного батюшки. И пошире того в плечах. А вот лицом один в один! Так что кое-кто молодого Государя попугивался, припомнив слегка уж призабытый нрав Градислава. Припомнив своевременно, ибо сам Милослав и батюшкиного добра не растерял, и матушкиным родовым заморским обогатился. Твердислава была верна себе: никого не разочаровала, как только он вошел в возраст. Уступала сыну власть постепенно, дабы он покрепче прихватывал полученное. Но немешкотно: сама как-то так ловко отошла в тень на радость всему народу, что соскучился по твердой руке – о том не переставали лаять все время ее вдовьего правления. Соскучились – злорадно объявила государыня среди своих ближников – так пусть получают: от всей моей души и полной ложкой. Лишь бы не подавились!

Ее доброе такое пожелание пропало втуне. Нынешние торопыги, что и впрямь полезли получать блага от юного несмышленыша, подавились, не успев квакнуть. А те князья с боярами, что служили опорой правительнице, тотчас подставили плечи Государю. Ему не перечили, однако, то и дело, оглядывались на матушку Твердиславу. И так-то направляли его норов в сторону благих свершений. Впрочем, здесь у них особых хлопот не случилось: сын был достойным продолжением отца с матерью. Не гнушался доброго совета и не греб все под себя, сообразуясь лишь со своими хотениями. Выучила его заморская принцесса Крайлена, натаскала на совесть, за что ей не раз кланялись в ножки.

– Что ж, матушка, выходит, вправду твой братец зубки на нас с тобой точит, – нахмурился Милослав, постукивая кулаком в подлокотник отцовского дубового кресла.

– Он с рожденья был мерзким, – пренебрежительно отозвалась Твердислава. – Наш старшой братец был наследником. Ему предстояло сменить батюшку. Лард`aвиг завидовал ему самой черной завистью. Нашлись доброхоты: научили мерзавца завидовать не без пользы для себя. Кард`aвиг-то поумней был и чужих наговоров не слушал. Кто ж ведал, что помрет он молодым? И наследника не дождется.

– Да уж, – буркнул боярин Дража, что ведал Посольской управой.

– Что сказать-то хочешь, Родослав? – тотчас вцепился в него Государь.

Он помнил: к Родославу Драже отец прислушивался поболе, чем к другим. И следовал в этом батюшкиным предпочтениям.

– Кто ж ведал, – повторил Дража, покосившись на государыню-матушку.

– Да уж договаривай, – усмехнулась та, сидя напротив сына и уложив подбородок на локоток, упертый в подлокотник кресла. – Не стесняйся порочить моего родича. Я б, к примеру, не постеснялась.

– Опять ваши загадки, – насупился молодой Государь.

– Да, какие уж тут загадки, – степенно ответствовал боярин Дража. – Мнится мне, что король Лард`aвиг и сам поторопил смерть брата. С Кард`aвигом-то мы всегда сговориться умудрялись. Не зудело у покойника в ненужных-то местах. Сидел себе смирно да с баронами своими мутузился. С благословенной Сулией иногда цапался за спорные земли. А нас лишь в торговых делах надуть и пытался – боле-то ничего важного. А Лард`aвиг на троне без году неделя, но уже скалится вовсю в нашу сторону.

– Мы ему поскалимся, – проскрипел старший воевода Антании из рода бояр Яворов.

– Не похваляйся, Явор, – вновь усмехнулась Твердислава. – Ты вон уже во всех местах кряхтишь да кашляешь. А за всю жизнь так с Харангом и не повоевал. Батюшка мой под короной голову имел. Кард`aвиг тоже. А у Лард`aвига под короной задница! Он для войны, может, не скоро и осмелеет. Сам же меня поучал, как я сюда пожаловала: задница пендель знатный чует прежде башки. Помнишь ли, как растолковал мне впервые, что значит: всыпать ума в задние ворота?