— Я не пресмыкаюсь. То, что ты получишь, — это домашняя пища. Как я и обещал. Потом мы поговорим о бизнесе, — сказал я, хотя у меня не было ни малейшего желания воплощать последнее. Я пригласил ее, потому что хотел познакомиться с той более зрелой и более привлекательной версией сестры моего лучшего друга. Узнать ее настоящую, взрослую, если она, наконец, согласится открыться мне с той стороны, с которой не открывалась ранее в детстве, поделиться небольшой частичкой своей жизни до того, как она вернулась домой.

Я закончил с укладкой лазаньи, накрыл блюдо фольгой и засунул ее в духовку. Взял два бокала без ножек, наполнил их вином для нас обоих и один отдал ей.

— Ты обычно так ведешь дела? — спросила она, указывая на зажженные свечи, идеально сервированный стол и мягкую джазовую музыку, лившуюся через динамики. — Больше похоже на то, что ты на начальных стадиях своего фирменного представления по стаскиванию трусиков. О! Что в таких случаях танцуют? Маленькое празднование тачдауна?

Конечно, Гвен видела насквозь мое обычное поведение на свидании, которое на самом деле было откровенным дерьмом, — это отлично работало для таких, как Николь. Она практически лишалась чувств от всего антуража, что должно было стать первым звоночком. Почему я был настолько глуп, чтобы испробовать то же самое на Гвен?

— Это на десерт, — сказал я. — Вместе с бутылкой шампанского, я думаю, ты сможешь найти только сыр.

Она сделала глоток каберне и сказала:

— А я думала, что по твоему мнению пузырьки можно найти только в джакузи.

— Я всегда не понимал, почему тебе так нравится быть изворотливой и дикой, но если это твоя фишка, я могу быть уверенным, что это произойдет, — сказал я, представляя ее соблазнительной, влажной и обнаженной в различных компрометирующих позах. Было просто невозможно этого не сделать.

— О, я собираюсь держаться подальше от всего, где можно столкнуться с секрецией тела и гнойными заболеваниями, — ее голос оставался уверенным, но ее выражение лица требовало того, чтобы над ним поработали. Небольшой румянец окрасил ее щеки, обнажая ее блеф, и мне было интересно, показывал ли ей хоть один парень, насколько она чертовски может быть желанной. Позволяла ли она хоть кому-нибудь подобраться так близко.

Конечно же, кто-то пытался сделать это. Видит Бог, я провел большую часть своего подросткового возраста, безнадежно пытаясь сделать это. И хотя я и украл поцелуй в средней школе, она по-прежнему держала меня на расстоянии вытянутой руки. Но сейчас Гвен была здесь — на моей кухне, смешная, нахальная и такая чертовски сексуальная, что я знал, что буду сожалеть всю оставшуюся жизнь, если хотя бы не попытаюсь взять эти стены штурмом вновь.

— Это очень плохо, — сказал я, обходя столешницу и становясь перед ней. Она развернулась на табурете, чтобы посмотреть на меня, ее колени задели мои бедра, посылая электрический заряд вверх по моим ногам. — Я с нетерпением ждал, чтобы разгадать одну из самых главных загадок в моей жизни, — я наклонился вперед, нависая над ней, борясь с удовлетворенной улыбкой, когда Гвен поерзала на своем месте, раздвигая ноги, чтобы быть ко мне ближе.

— У меня есть сомнения, что горячая ванная сможет передать какие-то знания касаемо того, почему у Барби есть грудь, тогда как Кену не дают даже элементарного «оборудования», — сказала она, ее голос был напряженным, практически неестественным, будто она изо всех силы старалась сохранить самообладание.

— Нет, — я сделал долгий глоток каберне, затем прижал руку к холодному мрамору рядом с ее плечом, парализованный тем, как расширились ее зрачки, поглотив коричневую радужку. Я наклонился еще ближе, мой рот был совсем рядом с ее ухом. — Но я всегда хотел узнать, черное или что-то неожиданное?

Она отпрянула, ударяясь локтем о столешницу, качнувшись на табурете.

— Что?

Я пожал плечами, несмотря на то, что энергия гудела внутри меня.

— Твои трусики. Ты щеголяешь в черном, как и все в твоем гардеробе, или их цвет немного интереснее?

Гвен встала, сокращая то небольшое расстояние, что оставалось между нами. Ее твердый взгляд встретился с моим.

— Единственный раз, когда я не надену черное, Сладкая Булочка, — сказала она, поглаживая пальцами мою грудь, жар ее ладони просачивался через мою футболку, — будет тогда, когда ты не наденешь вообще ничего, — она подмигнула, а потом шагнула так, чтобы быть вне моей досягаемости, заставив мою голову повернуться следом за ней.

Первое очко в турнирной таблице было присуждено Гвен Лалонд. Но по-прежнему оставалось еще много игрового времени.

До готовности лазаньи оставалось десять минут, я подошел к холодильнику, чтобы достать чесночный хлеб. А, возможно, использовал поток холодного воздуха, чтобы остыть после нашей последней беседы.

— Что ты делаешь? — спросила Гвен, бокал с вином замер в воздухе, испуганное выражение сменило ее прежнюю уверенность.

— Размораживаю чесночный хлеб. Чтобы макать его в соус.

— Я бы не доверилась этому переработанному мусору, чтобы даже отмахиваться от безглютенового вампира.