Впрочем, пока ничего дурного не случилось. Больше того, перед тронами Владык Феанаро пожал руку брату своему Нолофинвэ, а тот пообещал вдохновенно:

— Полубрат по крови, истинным братом по духу буду я. Ты станешь вести, а я следовать. Да не разделят нас впредь никакие беды!

Феанаро принял его обет, хоть ничего не посулил взамен. И не ошибусь я, если скажу, что ни братья его, ни мы, ни даже Владыки — никто и вообразить не мог, чем обернутся те благие намерения.

Меж тем праздник шел своим чередом. Играла музыка. Кто-то подпевал быстрым флейтам и арфам, кто-то пустился в пляс, под здравицы наполняли и осушали кубки... Даже Феанаро смягчил лицо, пригасил огонь очей и благосклонно внимал речам почитателей.

Я, правда, видела, что Лорд наш Арафинвэ следит за ним пристально и беспокойно, будто ждет, что тот снова затеет ссору или смуту. Та же тревога мелькала в глазах двоих из его детей, даром что Артафиндэ не отходил от своей возлюбленной, а Артанис с шутками и смехом судействовала в состязании, затеянном поклонниками ее красоты. Они (и среди них мой брат) наперебой восхваляли ее в стихах.

Остальные трое сыновей Арафинвэ веселились от души — отплясывали, взявшись за руки, а потом в танце помчались по Чертогу, вовлекая в движение все больше народу. Вот уже длинная змея несется меж самоцветных колонн, рвется и вновь срастается, с хохотом рассыпается на поворотах…

Я тоже вылетела из цепи и чуть не упала, но меня подхватил приятель мой Ниэллин и завертел вихрем, так что в глазах все слилось в цветные полосы...

Когда зрение мое стало меркнуть, я решила, что это просто закружилась голова.

— Ниэллин, довольно! — крикнула я сердито.

Он без слов повиновался и поддержал меня, чтобы я устояла на ногах; я слышала его частое дыхание, но темнота все сгущалась, пока не стала непроглядной чернотой. Музыка расстроилась и смолкла... Мне показалось на миг, что я лишилась и слуха. Тут же тьма забила мне горло, не давая дышать. А когда я все-таки вдохнула, выдох изошел из меня с криком. Слух мой был при мне; вопли и рыдания других пронзили его.

— Тинвиэль, не бойся… — сдавленным голосом выговорил Ниэллин.

Он не выпускал меня из рук, и это касание в равной степени нужно было мне и ему.

Не бояться?! Как бы не так! Ужас поднялся откуда-то из глубин естества, и навстречу внешней тьме ринулась тьма внутренняя: страх, и злость, и обида на Владык — как могли они допустить такое?! И отчаяние — теперь мы вечно пребудем во мраке, лишенные зрения! И снова ужас, ужас без конца…

Я уж и кричать не могла и, наверное, обезумела бы, как вдруг услыхала чистый звук флейты. Кто-то играл детскую песенку, незатейливую, как лепет ручейка. Она уняла страх и прояснила разум, плач и крики стихли. У кого-то из мастеров нашлось огниво, кто-то догадался запалить тряпичные фитили в плошках с розовым маслом; трепещущие огоньки осветили наши испуганные, растерянные лица.

Рожденные в Свете, мы не мыслили себе жизни без него. Но Свет погас, а мы все еще были живы.

Я смогла бросить взгляд по сторонам. Еле видные в полумраке троны Владык были пусты. Стихии и Могущества покинули нас, и я вновь ощутила себя брошенным ребенком. Снаружи ярился и ревел ветер, стены Чертога едва не сотрясались под его порывами, мрак ломился в окна...Что это за буря? Кто и зачем вызвал ее? Не довершит ли она начатое — не сотрет ли с лица мира наш народ, беспомощный и бессильный перед Тьмою?

В чертоге снова стало шумно и суетно, многие выкликали друзей и родичей. Нам хотелось соединиться с близкими, взяться за руки, прижаться друг к другу — вместе легче было противится тошнотворному страху. Я попробовала дозваться своих с помощью осанвэ — бесполезно: отчаянные мысленные призывы оглушали, как до того наши испуганные крики. Хорошо, что я помнила, где стояли мои родители прежде, чем наступила тьма. Я попросила Ниэллина проводить меня. И на полпути мы встретились с братом.

— О, Тинвиэль, вот ты где! — воскликнул он. — Ниэллин, друг, благодарю!

— Не за что, Тиндал, — отвечал тот; он, казалось, вполне оправился от испуга, и голос его вновь звучал легко и даже весело. — С кем же еще бродить во мраке, как не с Тинвэ!

Да, меня нередко называли Тинвэ, Искорка. Но сейчас я вовсе не чувствовала себя искрой — скорее, потухшим угольком или пылинкой пепла…

Я вцепилась в брата, вместе мы пробрались сквозь толпу к родителям. Никогда я не видала у матушки такого лица — ужас как будто навеки смыл с него всякое иное выражение. Но и я, наверное, сейчас была похожа на нее, как отражение в зеркале. Отец озирался, сдвинув брови; он приобнял мать за плечи и уже готов был защищать ее от неведомой опасности. Тьма пугала его меньше, чем других, ведь он родился в Серединных Землях и помнил тамошние сумерки, озаренные лишь светочами Варды. Помнил он и чудищ, что таились в тенях и зарослях того мира — сказочных, невероятных чудищ, страшные истории о которых мы так любили в детстве. Весело было пугать ими друг друга во время прогулок в лесу! Но настоящий страх оказался вовсе не смешным.

— Тинвиэль, ты нашлась, — с облегчением сказал отец, а мать крепко обняла меня

На глаза мне вдруг навернулись слезы. Я постаралась удержать их — и без меня кругом хватало рыдающих дев. Вместо этого я попросила жалобно:

— Пойдемте домой!

Мне вдруг почудилось, что, стоит вернуться в привычный, знакомый дом, как тут же вновь воссияет свет и прежняя жизнь — привычная, знакомая, безмятежная — вернется к нам.

Отец покачал головой:

— Погоди. Потерпи, дитя. Пусть буря хоть немного стихнет.