От этой возни Сулиэль и Соронвэ не только развеселились, но и согрелись. Алассарэ с Тиндалом немного прокатили их на санях, а дальше дети пошли сами, уже не отставая и не жалуясь. Да и все мы приободрились, тем более, что шли по ровным полям, лишь изредка пересеченным ледовыми грядами.

Но трудности наши не закончились. Через несколько кругов звезд дала о себе знать нехватка пищи. Та четверть, на которую уменьшилась доля каждого, оказалась разницей между сытостью и голодом. При тяжелой работе, которую мы выполняли изо дня в день, оскудевшие трапезы почти не насыщали нас.

Еда больше не казалась грубой и безвкусной! Я с удовольствием жевала продымленные сушеные ягоды и подолгу гоняла во рту жесткие волокна мяса. Теперь его черствость была приятна — можно было подольше растянуть удовольствие от еды…

Но голод возвращался, едва я проглатывала последний кусок.

Мысли о еде преследовали меня и наяву, и во сне. Против воли я вспоминала матушкины пироги и печенье, землянику и вишни из нашего сада, жареную на костре рыбу и дичь, которую мы часто ели во время нашего похода. Я глотала слюну, когда Ниэллин и Алассарэ затягивали бодрую песню — ведь такие песни мы пели на праздниках, а какой праздник без застолья? Ночи напролет мне снились домашние трапезы, праздничные пиры, охотничьи перекусы… Увы! Просыпалась я столь же голодной, как и засыпала.

Еще хуже было, что от недоедания мы сильнее мерзли и быстрее теряли силы.

Сберегая топливо, мы гасили лампу, едва закипала вода в котелке. Хижина быстро выстужалась. Во сне мы дрожали от холода, даром, что спали не раздеваясь и, зарывшись под плащи и одеяла, жались друг к другу тесно, как горошины в стручке.

Голодный, холодный сон не приносил бодрости. Поутру мучительно было шевелиться, расправлять окостеневшие руки и ноги, вставать… Огонь лампы, горячее питье и еда худо-бедно возвращали нас к жизни. Но как не хотелось разбирать укрытия и снаряжать волокуши!

Все же мы вылезали на колючий от мороза воздух, проверяли каркас саней, непослушными руками разминали заледенелые ремни упряжи, увязывали поклажу. А потом впрягались в сани и шагали вперед, пусть даже каждая мышца, каждое сочленение, каждая жилка сопротивлялась движению.

Постепенно тело разогревалось, привыкало к ходьбе, и по ровному месту мы с Арквенэн тащили волокушу без чрезмерных усилий. Но на препятствиях она сразу тяжелела — оттягивала плечи, норовила вырваться из рук и, когда мы поднимали ее на очередной гребень, у нас от напряжения ломило спину и дрожали колени.

Мужчины помогали нам. Однако им самим приходилось туго, ведь их поклажа была тяжелее, а голод донимал сильнее нашего. Несколько раз они обходили окрестности в поисках морского зверя, и иногда им попадались отпечатки огромных лап, похожие на медвежьи. Охотники были готовы схватиться и с медведем, но никого не нашли — как будто всякая жизнь покинула бесконечные ледовые поля.

Пришла пора распечатать последние домашние припасы: лембасы и сушеные фрукты. Как восхитительно было их благоухание — запахи муки, масла и пряностей, аромат персиков и яблок! Ароматом мы, взрослые, и довольствовались, подкармливая вкусностями детей. Хоть бы им подольше хватило сил и бодрости духа!

Переходы казались неимоверно длинными. К концу их я уставала до одури, до темноты в глазах. Меня поддерживала лишь мечта об огне и горячей пище. Ради этого стоило еще потрудиться: дойти до места привала, снять с волокуши мешки и, пока мужчины строят укрытие, разжечь лампу и подвесить над ней набитый снегом котелок.

Наконец наступал самый сладостный миг отдыха! Сгрудившись в хижине вокруг горящей лампы, мы разливали по кружкам кипяток и брали свою долю еды. Я старалась выбирать куски поменьше, подсовывая крупные Тиндалу и Ниэллину. Ведь они трудились больше моего. Тиндал каждый третий переход с другими разведчиками прокладывал нам путь, а Ниэллин на привалах допоздна врачевал обмороженных. Правда, у меня не хватало духу отказаться от лишнего кусочка, если они замечали мои хитрости и заново делили еду «по-честному»…

Приглушив голод, мы готовились ко сну — стелили на снежном полу шкуры, выбивали из рукавиц и сапог льдинки и оттаявшую влагу, снимали отсыревшие чулки и вместе с рукавицами подсовывали себе под одежду, чтобы высушить их за ночь собственным теплом. Не больно-то приятно укладываться спать с холодной примочкой на животе! Но тот, кто в походе ленился держать руки и ноги в сухости, рисковал и вовсе лишиться их.

Мы ложились, чтобы опять ночь напролет мерзнуть и смотреть сны о еде. А назавтра нас ждал новый долгий, утомительный переход.

От голода, холода, непосильной работы круг за кругом усталость копилась в теле и в душе. И проявилась в полной мере, когда путь вновь привел нас на искореженный вечным движением, смятый лед.

Между непролазными грудами здесь скрывались участки ненадежных, растрескавшихся льдин. Со всем старанием проводники тропили дорогу в обход опасных мест. Стараясь поскорее миновать буераки, мы еще удлинили переходы, но шли теперь медленнее и порой надолго останавливались, дожидаясь, пока разведчики найдут путь.