Мои детские представления о ценностях разных этнических групп не были моим собственным изобретением, конечно. Они были отражением тех убеждений, с которыми жили уральцы и которые я впитала из бытовых разговоров взрослых. Эти убеждения помогли им сохранить свою этническую целостность, но, несмотря на несгибаемую этническую «гордость», своё мнение о других людях не выносилось за порог и уральцы легко строили отношения и с русскими, и с казахами, и с любой другой национальностью. И вообще уральцы умели строить хорошие отношения с людьми.

Может быть, именно это качество – умение налаживать отношения – объясняет успех многих «посольств» к царю (но не самих прошений, потому что ни царю, ни его семье жалобы казаков были не интересны), и, может быть, именно благодаря исключительным личным качествам и навыкам в общении некоторые из тех «уходов» по невероятности событий, которые происходили в пути, похожи на голливудские фильмы. По разрозненным свидетельствам, в частности, из очерка Путника во «Всемирной панораме» за 1910 год (он описал несколько способов подачи прошений уральцами), мы знаем, что, помимо официальных каналов, таких как Сенат и личные канцелярии высших чиновников и членов царской семьи, уральцы подкарауливали царя на улицах, во время прогулок в дворцовом парке в Царском Селе, находили высокопоставленных сторонников (включая придворных дам!), которые могли бы передать бумаги лично царю.

Иллюстрация из книги Н. П. Мартынова «Исторический очерк столетия лейб-гвардии Уральской казачьей сотни», С.-Петербург, 1898

Казаки начали посылать «посольства» в столицу почти с самого начала событий. Как только в войске стали формироваться сомнения, что местная администрация пытается протащить закон, придуманный и напечатанный в обход монаршей воли, они начали обращаться с двумя просьбами: сначала – показать им личную подпись монарха под НВП как доказательство, что он действительно в курсе, а позже добавилась вторая просьба: разрешить лично встретиться с Его Величеством, чтобы услышать подтверждение из его уст. Разумеется, письмо им показано не было (хотя мне так до сих пор и непонятно, почему эта просьба показалась государству такой невыполнимой!), и разрешение на то, чтобы казачья делегация съездила к царю, тоже не было дано. Чем больше отговаривалась администрация, тем больше казаки подозревали её в обмане и думали, что Крыжановский и Бизянов прячут правду от царя. Исчерпав все возможности добиться правды, казаки осознали необходимость оповещения Его Величества лично о творимых беспорядках. Они начали отправлять выборных людей с прошениями к царю и членам царской семьи.

Задача эта была не из простых. Свободы перемещения по Российской империи не было с 1649 года. Для того чтобы доехать из пункта А до удалённого пункта Б, нужно было получить подорожные документы. Соседняя деревня не в счёт, но для того чтобы отъехать на 30 вёрст, уже требовались паспорт или подорожная, в зависимости от того, какой закон был в силе в тот или иной период. Впрочем, расстояния тоже менялись с годами (при царице Елизавете Петровне можно было без паспорта и на 60 вёрст от Москвы отъехать). Зато процедура по выдаче паспорта или подорожных документов оставалась одной и той же: тщательная проверка благопристойности и платёжеспособности человека, подавшего заявку на паспорт или подорожную. Любой человек, проживавший где бы то ни было без соответствующих документов, рассматривался как бродяга, арестовывался и высылался к месту своего законного проживания или, если такое место невозможно было установить, судился и отправлялся на поселение в удалённые местности Российской империи, чаще всего за Урал или на Кавказ, по принципу: чем дальше, тем лучше.

Уральские казаки могли выправить проездные документы в войсковой канцелярии, если бы ехали по войсковой нужде или по личной нужде, одобренной войсковой канцелярией (как поехал на излечение наказной атаман УКВ Н. А. Верёвкин). Потом они получили бы разрешение в полиции, потом оплатили бы своё путешествие «повёрстно», а затем уже могли бы и выезжать. Если же канцелярия не посчитала причину для путешествия уважительной и отказала в выдаче подорожных документов, то оставалось или сидеть дома, или отправиться в путь незаконно, без соответствующих документов. Без документов было невозможно поменять лошадей на станции, получить корм для лошади, нельзя было остановиться в гостинице. Невозможно было даже выехать за пределы города или въехать в другой город: всех въезжающих-выезжающих встречали у заставы, а дорогу преграждал шлагбаум, который поднимали только после проверки документов. Бродяг было много, поэтому проверки велись самым тщательным образом. Если же человека заподозрили в хранении поддельных документов, то по закону 1747 года, который отменили только в конце XIX века, к нему можно было применить пытки. На выдачу паспортов существовали и дополнительные ограничения в зависимости от того, кто подавал заявление на паспорт и куда этот человек направлялся. Например, старый и увечный человек не получил бы паспорт и подорожную для поездки в Петербург, потому что правительство старалось хранить благопристойный вид на столичных улицах. Также не мог получить паспорт и человек, не заплативший все налоги, так что бедняк, ставший жертвой обстоятельств, финансового преступления или административной ошибки, не имел законной возможности лично появиться в столице, чтобы искать справедливости и помощи.

Подача прошения от несанкционированных сообществ и сборищ не считалась уважительной причиной для поездки, и прошения, написанные на таких сборах, считались незаконными. Так что казаки, пытавшиеся возразить против НВП, не имели никаких шансов получить разрешение путешествовать куда бы то ни было.

Вообще-то для подачи прошения не нужно было ехать самому. С 1550 года в государстве начал формироваться механизм работы с прошениями, и к 1870-м годам этот механизм был уже испытан опытом трёх столетий. Существовали хорошо отработанные каналы, по которым можно было подать прошение, и административный механизм приходил в действие и реагировал на прошение в процедурном порядке. Процесс мог занять годы, и, разумеется, это не нравилось просителям, но подать прошение, минуя прямые административные каналы, было практически невозможно. В «Описании внутренней киргизской орды» мне встретилось упоминание о постановлении Сената в деле о землевладении киргизов, что они должны немедленно вступить в права. Это было в 1849 году. Это «немедленное» постановление начало исполняться лишь 14 лет спустя, в 1863 году. А в течение всех этих лет русская администрация продолжала сдавать киргизские земли в аренду русским, при этом киргизам ничего не перепадало, разумеется («Обозрение…», стр. 13). Как бы медленно ни крутилась государственная машина, избежать официальные каналы делопроизводства было практически невозможно. С 1649 года закон запрещал обращаться с челобитными напрямую к царю. В 1720 году Пётр I, наряду с другими реформами, ввёл новый административный орган, занимающийся прошениями на Высочайшее имя, а также и новую систему субординации прошений, по которой вырабатывалась чёткая иерархия подачи жалоб, и каждый тип прошений был описан, и было описано, кто и куда может жаловаться в каждом конкретном случае. Главной целью этих реформ было не столько намерение дать гражданам право голоса и рассмотреть все прошения самым срочным и грамотным образом, сколько оградить Его Величество от докучливых просителей: «Предерзостию своею везде докучают и прошения свои приносят его величеству самому, не дая нигде покою», – жаловался Пётр I. Обращаться напрямую к царю было категорически воспрещено, и добиться царского внимания можно было только после длительного бюрократического процесса.

Капитанская дочка, подкараулившая Её Величество Екатерину II в парке, нарушала законы Российской империи. Однако закон и цари относились к дворянам мягче, чем к другим сословиям, поэтому отдельные отклонения в системе подачи прошений случались. Хотя бывало и так, что, вопреки всем собственным указам и положениям, цари вдруг смягчались и рассматривали прошения от казаков. Одной из таких немногочисленных побед здравого смысла над бюрократией была отмена набора яицких казаков в легионеры во времена Екатерины II. Яицкое казачье войско дружно выступило против службы в легионе, где бы им пришлось бриться, носить «бесовский» мундир и таким образом предать веру отцов и дедов. Императрица «смилостивилась»: казаков перестали набирать в легион (см. приложение к этой главе). Может быть, память об этой победе войска над Военной коллегией теплилась все сто лет, давая казакам надежду на возможность апелляции напрямую самому царю? К тому же этот исторический прецедент был напомнен казакам в большом историческом очерке «Борьба партий в Яицком войске» в «УВВ» за 1869 год.

Вполне возможно также, что надежды казаков подогревала память о казацких «станицах», исторически посылавшихся к царю за «милостями»? Была лишь одна, хоть и сомнительная, причина для надежд на благополучную подачу прошений напрямую монарху. В XVIII веке было принято постановление, разрешавшее всем сословиям Российской империи подавать прошения. Однако это право не было вписано ни в один закон, что лишало его юридической силы (и я не знаю, были ли среди казаков, писавших прошения, юридически грамотные и знакомые с этим постановлением). Зато был закон, который запрещал групповые прошения под страхом приравнивания их к бунту, и этот пункт был особенно чётко описан в положении «О порядке принесения жалоб военнослужащими и запрещении коллективных челобитий» (см. приложение к этой главе). Казаки, радевшие о коллективном деле и сотнями подписывавшиеся под прошениями в ходе событий 1870-х годов, по законам Российской империи были преступниками, бунтовщиками. Может быть, именно поэтому прошение донских казаков об отмене НВП в 1898 году было подано от имени дворян Донского казачьего войска, а не от имени рядовых казаков (см. приложение к этой главе)?