Близилась ночь, или, как говорится – смеркалось. Если честно, вся эта затея с верховой ездой в столь позднее время была мне, культурно выражаясь, мало по душе. Тем более что я был не жрамши. Но я покорился и, ослабленный стрессом и девичьей слезой, смиренно позволил транспортировать себя вниз по Рязанскому проспекту в сторону запахов конюшни.

Туда мы вошли уже в полночь и робко позвали смотрящего (или как там он у них называется). Смотрящий, молодой человек с пушкинской завивкой волос, был склонен к дневному образу жизни и на зов откликнулся с плохо скрытом на заспанном лице раздражением. Мы попросили у него экипировку для выездки (или как там она у них называется) и с извинениями отправили его кучерявую голову обратно на подушку.

В стойлах перебирали ногами полусонные лошади, недовольно фыркали и настороженно подносили к незнакомцу кожаные футляры морд. Катьку я до этого никогда не видел. Но, братцы, когда я, наконец, познакомился с ней, с этой аристократкой белой масти, я лишился кислятины, сердцем размяк, а душою взбодрился. Во мне проснулись казаки по материнской линии. Зачарованный я увидел себя чубастым молодцем, карьером летящим по степи в гудящей лаве. Над головой моей высекала из воздуха искры вострая шашка, на могучей груди, заполненной громовым "ура!", подпрыгивали и, стучась друг о друга, звенели в полном наборе Георгиевские кресты, а ноздри приятно щекотал дым сожжённого неприятельского лагеря. Я принял позу. В движения вошло раздолье и грозная решимость. Мне захотелось верхом.

Тем временем Ира живо обхаживала кобылу, подготовляя к выездке. С некоторых пор эта конюшня стала для Иры вторым (после Театрального) домом. Кобыла ещё не прилежит к числу движимого имущества полячки, но знает её далеко не первый месяц и только с лучшей стороны, а потому спокойно отдаётся заботливым рукам своей хозяйки.

Извергов, которые тревожат бедное животное среди ночи по одной своей бабьей прихоти, кроме нас, больше не нашлось. Манеж был свободен и открывал широту для маневренной скачки. Утомив животное бегом и мастерской вольтижировкой, взмыленная наездница Самусько торжественно подвела Катьку ко мне и вместе с уздой, седлом, лукой и стременами отдала в пользование, словно вручила переходящую награду, сопроводив жест вопиюще уничижающей фразой:

– Бери. С тоб'oй женщина остынет.

Я не сробел – принял под уздцы. Полез, хотя страх опозориться сказывался даже в том, чт'o и к'aк я промямлил Ире в ответ.

Надо сказать, Катька – барышня с характером. Норовистая, немного капризуля – впрочем, какой и должна быть любая женщина, по-моему. С объятьями незнакомого мужчины долго не соглашалась. Перекатывая мускулатурой меж моих деревенеющих ног, выражала свой протест тотальным игнором корявых, дилетантских команд. В итоге я запарился и запутался вконец, дёргая её направо вместо лева и наоборот. Пришлось заговорить с лошадью по-человечески, матом. Грубая сила голоса вынудила её признать моё превосходство, и с той минуты наш тандем стал подлинным украшением манежа: как трон исполненная достоинства и грации блондинка, а поверх неё – Иван-дурак, на мгновение ставший царевичем, с напряжённой улыбкой, оживлённо переваливающийся с бока на бок при каждом движении женщины снизу. Куда там, думаю, карьером – шагом бы осилить…

И вот я сижу сейчас, быстрыми строчками заполняю собственную память, едва не пылаю лихорадочным жаром. Наверно, я заболел. Дело не в ноющих бёдрах и спине. Дело в движении естественном и в то же время аномальном, в двустороннем общении с умными глянцевыми глазами, сопереживающими, ведающими, кажется, самую потаённую твою тревогу. Дело в губах, что мягче материнской груди, и в том, как бережно эти лоскутки бархата снимают морковку с твоей ладони. Дело в бескорыстии, с которым лошадь отдаётся на волю слабому младшему брату – человеку.

Я даже не буду пытаться жить без этого теперь, когда о многом узнал из приглушённого рассказа копыт. В моих силах сделать это своим постоянным.

Семейный триллер. Продолжение

"Едва Он подошёл к входной двери и звякнул ключами, как дверь сама распахнулась, и его взору предстала женщина о завитых белых локонах, что опускались ниже плеч. Супруга стояла, опершись о косяк двери, и нарочно дразнилась изгибами тела. Она знала, что хороша. Это от него Она давно не получала комплиментов, а другие мужчины смотрели на неё, как Он смотрел на Бонни. Подняв бретельку, соскользнувшую с плеча, Она улыбнулась ему и пригласила войти, манерно растягивая слова:

– Милости просим, барин. А мы уж вас заждались совсем.

– Прекрасно выглядишь, – отметил Он. – Чё это, на ночь глядя? Собралась куда?

"Барин" вошёл, и "девка" захлопнула дверь. А потом потянулась за его поцелуем, но вдруг отстранилась и произнесла:

– Проходите, барин, и всё сами узнаете.

Он не стал себе лгать: она была шикарна. При этом – умна, с лёгким характером и мастерством управлять отношениями. Было время, когда Он это бесконечно ценил, а сейчас… "Ну ладно – давай ещё раз попробуем".

Свет в квартире был погашен, ориентиром служило лишь слабое мерцание из гостиной. Он причесался, вытер лицо и руки о влажную салфетку и пошёл на свет. Ожидание сюрприза расплылось в улыбке, напуганной чувством вины…"