— На Единении Джексона — всего лишь осторожностью. — А привязывание явно сработало в обе стороны. Единение Джексона не такое место, чтобы быть одному. Но доверять ты не можешь никому.

Если здесь кто-то в здравом рассудке, то можно поклясться, что по чистой случайности.

Чтение — упражнение, которое сперва приводило к рези в глазах и моментальной, мучительной головной боли — сделалось легче. Теперь он мог читать минут по десять, прежде чем от боли темнело в глазах настолько, что становилось невыносимо. Отсиживаясь в кабинете Вербы, он силой доводил себя до пределов боли: кусочек информации, несколько минут отдыха, и все заново. Двигаясь из центра к периферии, он начал с изучения Единения Джексона: его уникальной истории, неправительственной структуры, ста шестнадцати великих Домов и бесчисленного множества Домов малых, с их взаимосвязанными альянсами, вендеттами, смешанными в одно целое договорами и предательствами. Он рассудил, что группа Дюрона находится явно на пути превращения в настоящий малый Дом, отпочковываясь от Дома Фелл, точно гидра и, как гидра, размножаясь неполовым путем. Упоминания Домов Бхарпапутра, Харгрейвз, Дайн, Риоваль и Фелл вызывали у него в голове не те образы, которые появлялись на вид-дисплее. Некоторые из них начали связываться друг с другом. Слишком немногие. Интересно, показательно ли то, что ему кажутся наиболее знакомыми именно те Дома, которые наиболее известны своими противозаконными сделками за пределами планеты?

«Кто бы я ни был, я знаю это место.» И еще… его видение было узким, точно в прицеле, слишком ограниченным, чтобы по нему воссоздать жизнь и формирование личности. Может, он был незначительной персоной. Пока что это было больше, чем он мог извлечь из подсознательного разглядывания молодости предполагаемого адмирала Нейсмита, клона цетагандийского производства.

Деда. Это было множество воспоминаний, почти ошеломительный груз ощущений. Кто такой «деда»? Джексонианский лесник? Комаррский учитель? Цетагандийский инструктор? Кто-то огромный и завораживающий, таинственный, старый и опасный. «Деда» не происходил откуда-то — казалось, он появился вместе со вселенной.

Происхождение. Быть может, изучение его прародителя, искалеченного барраярского лордика Форкосигана, даст ему хоть что-то. В конце концов, он был сделан по образу Форкосигана, а такое для любого бедняги слишком. Он вызвал на библиотечный комм-пульт Вербы список ссылок на Барраяр. Здесь было несколько сотен документальных книг, фильмов, свидетельств и видеохроник. Системы ради, он начал с общей истории, бегло ее просматривая в ускоренном режиме. Пятьдесят тысяч первопоселенцев. Схлопывание червоточины. Период Изоляции, Кровавые Столетия… повторное открытие… слова расплывались. Голова его была готова взорваться. Знакомое, все такое болезненно знакомое… он был вынужден остановиться.

Тяжело дыша, он притушил свет в комнате и лег навзничь на диванчик, ожидая, пока глаза не перестанут вылезать из орбит. Но если его когда-либо натаскивали на то, чтобы он заменил Форкосигана, все и должно казаться очень знакомым. Он должен был тогда изучить Барраяр вдоль и поперек. И изучил. Он уже хотел умолять Вербу приковать его к стене и ввести еще одну дозу фастпенты, невзирая на то, что препарат делает с его кровяным давлением. Эта дрянь почти сработала. Может, еще одна попытка…

Прошипела дверь. — Эй? — Зажегся свет. В дверном проеме стояла Верба. — С тобой все нормально?

— Голова болит. Читал.

— Ты не должен пытаться…

«Так себя гнать», — безмолвно дополнил он. Это было постоянным рефреном в речах Вербы за последние несколько дней, с момента его беседы с Лилией. Но на этот раз она себя оборвала. Он приподнялся; она подошла и села рядом. — Лилия хочет, чтобы я привела тебя наверх.

— Хорошо… — Он начал было вставать, но она его остановила.

И поцеловала. Это был долгий, долгий поцелуй, сперва доставивший ему наслаждение, а потом — разволновавший. Он отстранился и спросил: — Верба, в чем дело?

— … Кажется, я люблю тебя.

— И это проблема?

— Только для меня. — Она выдавила короткую, безрадостную улыбку. — Я с ней справлюсь.

Он захватил в плен ее руки и стал водить пальцем по жилочкам и венам. Руки у нее были золотые. Он не знал, что сказать.

Она подняла его на ноги. — Пойдем. — Всю дорогу до лифтовой шахты пентхауза они держались за руки. Потом она отпустила его руку, чтобы активировать ладонный замок, и больше уже не взяла. Они поднялись вместе и вошли, обогнув хромированные перила, в гостиную Лилии.

Лилия сидела в своем широком кресле с подлокотниками, прямая и официальная, ее седые волосы сегодня были заплетены в толстую косу, спадающую через плечо до самых колен. Ей прислуживал Ястреб, молча стоявший справа за ее спиной. Нет, не слуга. Охранник.

Вокруг нее расположились трое незнакомцев в серой полувоенной форме с белой отделкой; две женщины сидели, мужчина стоял. У одной из женщин были темные кудряшки и карие глаза, обжегшие его взглядом. Коротко стриженые русые волосы второй, постарше, были чуть тронуты сединой. Но его взор был прикован к мужчине.

«Бог мой. Это же второй я.»

Или не-я. Они стояли глаза-в-глаза. Тот, второй, был просто болезненно аккуратен — ботинки начищены, отглаженный мундир официален; одним своим внешним видом он отдавал уважение Лилии. На воротнике поблескивали знаки различия. Адмирал… Нейсмит? «Нейсмит» — гласила именная нашивка, пристроченная над левым карманом его повседневной офицерской куртки. Коротышка резко втянул воздух, стрельнул серыми глазами и почти не сумел сдержать улыбки, и это сделало его лицо необычайно живым. Но если он — костлявая тень себя самого, то тот, второй, — он же, умноженный на два. Приземистый, замерший в боевой стойке, мускулистый и напряженный, с тяжелой челюстью и заметным брюшком. Он и смотрелся старшим офицером: массивное тело, крепкие ноги, расставленные в агрессивном варианте стойки «вольно»; он был похож на перекормленного бульдога. Вот каков Нейсмит, прославленный спасатель, которого так жаждала Лилия. В это можно поверить.