А разве ее путь, ее возвращение - не сделали ее свободной? А Суишь, которая вернулась? А остальные? Почему, почему те, кто прошел путем Eh-Khere-Ja, не пришел к ним - тогда? А сейчас?

– Я знаю, что бывает с ними, Суишь, - прикрыла жрица глаза, вцепилась пальцами в тайгарт, с которым редко расставалась, - Что с ними происходит. Ты не помнишь свои пути там, в мирах Богини? Это ведь свобода, Суишь, - распахнула блеснувшие желтым глаза, по птичьи повернула голову к подруге и ученице, да что там, к сестре, - Это настоящая свобода. И ты, съев ее, не захочешь возвращаться в гнездо. Если твоим крыльям открыты все ветра - зачем сидеть тут, где смешные птенцы тычутся клювами в темные стены? Где такие же смешные белоглазые крысы убивают скашьих птенцов?

– Но ты же вернулась!
– воскликнула Суишь, с трудом удерживаясь от того, чтоб схватить, обнять, прижать ту. Но не стала. Что Ашк говорит? Да скашь порвет за своих детей, не только крыс - огромного волка, клювастого орла порвет?

– Я вернулась, - плечи Ашк опустились, - Я не умирала тысячу раз в когтях этого мира, neji.

Птица скашь не бросит маленьких птенцов. Но стоит птенцу покинуть гнездо - и вот он уже - взрослый, он уже - скашь, а не скашенок. Может, им всем пора покинуть гнезда? Кто знает, кто знает. Богиня - точно знает, темная мать, растворенная в природе, шелесте жестких перьев, ударе страшных когтей. Без жалости разит...

– А хотела бы?
– не отставала Суишь, - Хотела бы завершить этот путь?
– тревожно, сердито даже спрашивала. Но Ашк думала лишь момент. И сказала,

– Да!

– Но почему, почему, почему?
– не выдержала, закричала почти та, Ашк скривилась - не тявкай, лисенок, лисенком была, им остаешься. Смешная. Откуда ей знать про страшные законы жизни и смерти, про череду изменений, про бесконечный путь. Одной смерти было мало, чтоб понять. Но почему - Ашк было достаточно? Почему? Лучшая ученица, упрямый возглас из железного клюва скашь, жестокая и веселая жрица Ашк, тебе достаточно, и это главное.

– Потому что я помню тропы в тенях, и то, что за тенями, и потому, что я хочу туда вернуться. Полностью свободной.

– Но тогда ты не захочешь быть с нами, - едва не плакала Суи... нет, просто маленькая одинокая Чика. Которая очень не хотела терять братиков и сестричек опять. В бессмысленной этой череде смертей и жизней, где нет права на полет.

– Может быть, - твердо сказала Ашк, - Не захочу. Смерть - это смерть, Суишь. Мы просто умерли. А теперь живем. И снова умрем. И так будет до тех пор, пока не завершится наш обряд тысячи смертей, и мы не поймем кое-что.

– Что?
– спросила Суишь. Ашк промолчала. Промолчал ветер. Небо. Деревья. Промолчала птица чар в долине. Промолчали совы. И только вдали прокричало невидимое эхо, отразив толи отдаленный гром, толи шум лавины, толи крик птицы скашь...

– Khere-neh...

«Khere-neh, kherete nesh, che-kheret ru ir-rua, Te khare ru, ji ersh eshtu, a charu-tea tua, a charu-tea tua» - звучит, звучит над долиной песня.

Смерти нет.

Приблизительный перевод песни:

«Смерти нет, нет - смертельным тропам, новый путь - в глубину, и наверх из мира, тебе идти домой, идти вниз, последний испытуемый в пламени. Звучит, звучит песня смерти...»

Neh - нет, отсутствие, отрицание.

Nesh - эмоциональный возглас отрицания, запрет

Che - новый

Khere - смерть как результат некоего процесса умирания, иногда - «путь к смерти», сам процесс.

Kheret - смерть, свобода, прощение, путь

Kherete nesh– тут - «Нет - смерти!», отрицание, требование

Вторая жизнь. Еhhe Jia. Ближнее небо

– Ашк!

Его звали Йинк. Он был послушником, и он был младшим. В Храме никогда не делали разницы между мужчинами и женщинами, просто женщины лучше слышали волю Богини, а мужчины лучше понимали некоторые обряды. Он знал историю народа вернувшихся. Знал, как в лесных храмах они нашли древние заклятия, слова на камнях, как темные сны принесли знания, память. Эти слова помогли вернуться из ниоткуда. Начать историю заново.

Йинк был храмовником, и был он тем, чье сердце однажды, не в начале и не в конце, было пронзено лезвием тайгарта, чтоб потом оказаться с ней вместе. Нет! То был всего лишь зарргхарт, и теперь он знал, что смерть была почти зряшной. И снова нет - не зряшной, просто милосердной, просто открывающей ему дорогу. Ведь он вернулся к ней, так? К своей Ашк. Он что, и правда надеялся на обряд тайгарта - с ней? Слабый, слабый Йинк племени ланей - что ему мощь великой Скашь? И когда же будет великий обряд, почти равный тысяче смертей, обряд, открывающий сердца друг другу? Сплетая пути, гибель от лезвия тайгарта соединяет на века - но Ашк? Проще уж самому заслужить тайгарт, и найти своего спутника...

Не было ему тайгарта тогда - умер раньше. Не будет и в этой жизни? Ну, сделают кузнецы двуклювое лезвие, и что? Что ему с пустой железяки? Только воля Богини, только собственное могущество и знание открывают силу жизни. Как ему заслужить тайгарт? Нет среди них тех, кто умер тысячу раз, кто освятит оружие и принесет его из рук самой Богини. Даже Ашк не сможет. А надеяться на то, что она будет его птицей? Да ну...

Так что пока - только маленькие лезвия зарр-йи, доверие в смерти. Вопль на изломе, и он упадет на колени, и в зрачках его плеснет боль, за болью будет страсть. Прекрасно. Он вернется снова, чтоб стать ее братом и возлюбленным, и возможно, они смогут жить. Они нашлись. Рисовали письмена по коже - росчерками по живому. Они встретились снова - за пустотой и за хаосом, там, где на краю неверья тяжело не узнать и отречься. Йинк - брат Ашк и возлюбленный. Он всегда рядом. Йинк. Брат. Любовь. Темные своды грота, не похожего на давний светлый храм, где кровь мешалась с лучами, а воля - со звездами в небе. Теперь - только тени, мороки и подземелья народу беглецов.