Молодой человек вышел за дверь, но вместо светлого осеннего пейзажа набережной перед ним лежало железнодорожное полотно, залитое ночным холодным дождем.

Кроме того, слева от него стоял ребенок, точнее девочка, лет около десяти, которая, держа его за руку, указывала вперед. Ее голову покрывал красный берет, из-под короткого синего пальто торчал край серой юбки в мелких цветах, на ногах блестели темно-красные ботинки с круглыми носами, а в тонких косичках виднелись узкие алые ленточки, завязанные бантами.

Девочка указала вперед еще раз и, сорвавшись с места, побежала по шпалам, понемногу исчезая в темноте, а молодой человек тем временем запрыгал на месте, хлопая себя по груди и животу ладонями, так, словно за пазуху попал раскаленный уголь. Резко расстегнул куртку и одним махом разорвал на себе спортивную кофту и футболку, после чего, трясясь, уставился на собственный торс. Его кожа приняла вид полупрозрачного серовато-розового материала, под которым виднелись исправно функционирующие органы: сердце сокращалось; желудок переваривал пищу; легкие часто раздувались и уменьшались, впитывая кислород; но кроме них в свободных местах лежала темная многократно изломанная тонкая трубка с расположенными по всей ее длине, горящими алым сферами, точно такими же, какие парень только что передал мужику с седоватой головой и мертвыми глазами.

Он судорожно огляделся и побежал вперед, кажется, стараясь догнать девочку, которая уже скрылась из поля его зрения.

– Значит говоришь бежит? – сказал путеец, глядя в сторону.

– Да. Побежал, – кивнула девушка.

– Хорошо.

Путеец встал с места и, присев перед кроватью на корточки, выволок из-под нее большую сумку с раздутыми стенками и, открыв ее, вытащил чуть слежавшийся старый потертый армейский тулуп большого размера. Встряхнул его и сказал, с улыбкой:

– А ну, примерь-ка!

– Зачем? – засмеялась она.

– На улице нынче холодно и сыро. Так что в самый раз.

Девушка с неохотой встала с софы и, поправив рукава свитера, осмотрела тулуп, подняв его на вытянутых руках. Внутри четко виднелись линии отреза овечьих шкур, а снаружи некогда бежевую замшу покрывал еле заметный темный налет, не считая потертостей и мелких сквозных отверстий от кое-где расползшихся швов. Вместо пуговиц на правой стороне болтались короткие скругленные деревянные бруски, а на плечах торчали нитки, видимо от когда-то пришитых на них погон.

Она накинула тулуп и, опомнившись только теперь, взялась натягивать ботинки, все это время не снимая странную улыбку с лица.

Уже на улице девушка уселась на скамейку, когда путеец, осмотрев ее еще раз, поднял воротник тулупа и застегнул его так, что он стал напоминать торчащую вверх трубу.

– И почему я не бегу от этого бреда? – послышалось из тулупа.

– Может, от того, что от одного ты уже сбежала? – не заставил себя ждать ответ.

В открытую путейцем дверь вышел Аркадий Гаврилович и одним махом запрыгнул на метровый столб, оставшийся от старого забора. Кот выпятил грудь и, навострив уши, уставился в темноту, обернув хвостом лапы.

Где-то вдалеке слышался шум автомобильной дороги, старый тускло светящий фонарь качался на ветру за путями, то проявляя контур бетонного забора, то вновь погружая его во мрак. Из-за угла этой железнодорожной будки городские отсветы, сливаясь воедино, казались ей чем-то далеким и даже не совсем реальным, словно отчетливый сон с осознанием самой себя в нем. Словно стоит только проснуться, и он распадется, оставив лишь четкие очертания объективного этой непролазно серой реальности.

Девушка, заскучав, стала пялиться на небо, где среди неплотно расстеленных туч иногда проблескивали редкие звезды. Вдруг совсем рядом послышалась череда звуков осыпающейся щебенки и сбивчивого топота. Через секунду в усеченном конусе фонарного луча появилась расхлябанная и бубнящая что-то бессвязное мужская фигура в длинной расстегнутой куртке с капюшоном горчичного цвета. Девушка насторожилась и замерла. Мужчина, меж тем увидев свет в окнах, прошел по тропинке и остановился перед столбом, где восседал Аркадий Гаврилович, огляделся и пробормотал:

– Она здесь, она точно сюда… – тут же взявшись нести околесицу, – не бояться, не бояться, молчать, слушать, молчать, слушать, отвечать, отвечать, тук-тук-тук, – двигаясь вперед, укорачивая и без того неширокий шаг уперся в дверь и постучал, дрожа и морщась.

– Открыто, входите, – послышалось из дома.

Гость секунду помедлил, помотал головой, наверное, в надежде собраться с мыслями и, аккуратно приоткрыв дверь, вошел.

На фон желтоватых занавесок, закрывающих окно, налипло две тени, чьи хозяева заняли места за столом. После того как дверь закрылась, звуки разговора, пробирающиеся сквозь стену, скомкались и растеряли отчетливость произносимых слов, оставив различимыми только настроение и степень накала диалога, где вопросы несли тяжелый гнетущий фон, а ответы расхлябанный и болезненно-растерянный характер.

Девушка прильнула к стеклу и уставилась в тесный зазор между оконной рамой и краем занавески. С этого ракурса рассмотрению поддавался только путеец и только со спины. Но и при всем неудобстве и неполноте теперь виделось очевидно, как он изменился с первых же слов практически полностью и, создавая впечатление гораздо более прямого сильного, более отчетливого, словно его стало гораздо больше, чем раньше, можно сказать, он принял образ гиганта, не меняя при этом собственной формы.

Девушка разинула рот и замерла несмотря на то, что и до этого особенно не шевелилась. Гость тем временем забормотал что-то громче и безысходнее прежнего, путеец ударил по столу кулаком, и собеседник свалился со стула на пол.