Чернокнижник застонал, пошатнулся. Но мы все еще держались за руки. Злость, которая тлела во мне с самого захода солнца, вдруг вскипела, вырываясь наружу.

Я не знала, кто я. Не знала, откуда взялась. Не знала, что делать дальше. Ничего не знала, кроме одного. Я не хотела умирать. Не хотела, чтобы умер кто-то из парней. Белобрысая падаль и женщина с пацаном меня особо не интересовали. Я не Вит, и спасать никого не собираюсь. Никого, кроме себя. И моих парней.

Я вцепилась в руку Вита и зарычала, ощущая свою злость, как нечто густое и тяжелое, как нечто, чего можно коснуться. Или отдать. Я взмахнула хвостом и направила ее к чернокнижнику, эту жгучую ярость, недовольство, досаду и даже усталость. Все, что было. Все, что осталось. Пусть, дасу подавится.

Внутри все клокотало, внутри все двигалось… Совсем, как на ритуале Покаяния. И совсем по-другому. Тогда силу отбирали. Сейчас я отдавала ее сама. И мы с кошкой не кричали от боли, мы рычали от злости и предвкушения.

Вит покачнулся, мотнул головой, словно отгоняя назойливое насекомое, пальцы шевельнулись, холодный воздух заколыхался, и на один бесконечный миг мне показалось, что он сейчас обрушится на нас.

— Нет, — проговорила я, выпуская когти, и еще тверже добавила: — Нет.

И чернокнижник услышал, выпрямился. Губы шевельнулись, пальцы раскрытой ладони сжались, и… ледяное дыхание отступило. Сперва на шаг, потом на два, потом женщина на лошади подняла посеребренную инеем голову.

Оглушительно хрупнуло, с таким звуком на Линее сталкиваются по весне льдины. Сталкиваются и отскакивают друг от друга. Холод дасу столкнулся с магией Вита. Столкнулся и отскочил, откатился по тропе назад, как волна, что каждый раз накатывает на берег и всегда возвращается обратно.

Лицо все еще пощипывал мороз. Конь потянулся губами к замерзшему кусту, листья которого больше походили на льдинки. И только когда наши руки разъединились, а Вит устало опустился на землю, я поняла, что все кончилось.

Мерин все-таки коснулся замерзшей листвы, и куст осыпался. Не просто осыпался, а распался снежным крошевом. Конь посмотрел удивленно. За первым кустом рассыпался второй, разлетелось на льдинки дерево, на коре которого нашел приют мотылек… последний приют, на глазах толстый ствол осел на землю. Одно за другим деревья векового багряного леса оседали снежными хлопьями, словно пеплом от давно погашенного костра. Лес исчезал будто… Будто… Эол!

Я впервые видела такое. И, надеюсь, в последний. За несколько минут чаща вокруг превратилась в снежную пустыню. Все исчезло, кроме лоскута земли у нас под ногами, что вириец отстоял у зимы. Все, кроме нас.Вит задрал голову к посветлевшему небу и захохотал. Из его носа текла кровь, окрашивая кожу и рот в алый цвет, будто чернокнижник только что загрыз кого-то и теперь этому чрезвычайно радуется

— Вит, — позвала я. — Что ты…

— А ведь и вправду, — вириец подавился смехом и попытался вытереть кровь, но только размазал ее еще больше. — Пусть бы приходил этот дасу, он же не знает… не знает…— он снова зашелся хохотом, иногда бессвязно бормоча: — Встретили бы, как миленького, — он обхватил голову руками, — Древние всегда говорили, что не бывает тьмы без света, льда без огня, демона без…

— Вы все здесь умалишенные! — выкрикнула женщина, почти падая с рыжей кобылы, мальчишка всхлипывал.

— Вы все умалишенные! — услышала я сквозь сон женский голос.

И не надоело ей повторять? Может, признаться на самом деле? Для нас это давно не новость, а она все удивляется.

— Ну, зачем я… — продолжала причитать она.

Кстати, я бы тоже не отказалась узнать: «зачем она». Если бы к нам с бабкой среди ночи постучался больной на всю голову чернокнижник и попросил не вылечить эту самую голову, а велел бежать в одном исподнем, да подальше, то схлопотал бы ведро воды в лицо для охлаждения. И воды — это еще в лучшем случае.

— Кули, отойди от него. Он порченный! — закричала женщина.

Парень, надо полагать, отирался возле Михея и его волшебного арбалета, но девка наверняка говорила о Рионе.

Я открыла глаза и приподнялась. Так и есть. Кули во все уши слушал россказни стрелка о героических приключениях чаровников в багряном лесу, забывая даже дышать и моргать.

Рион тоже почти не дышал и не моргал, уже который час, рассматривая светлеющее небо. Я встала, отряхнула плащ от мокрых веток и листьев.

На мертвой снежной равнине мы оставаться не рискнули и, наконец, вняли просьбе чернокнижника и убрались оттуда. Вит уводил нас дальше, забирая на юго-восток к Вирийскому княжеству. Он больше не злился, теперь он просто не смотрел на меня.

Зимнее дыхание дасу прошлось по земле на несколько десятков вар, превратив в лед все, с чем соприкоснулось. Но даже оно не могло быть бесконечным, к утру снежная равнина, отвратительно хрустевшая под сапогами и лошадиными копытами, закончилась. Никто никуда больше не торопился, хотя меня не оставляло ощущение, что мы безнадежно опоздали. И опоздали не вчера и не позавчера, а, как минимум, на несколько лет.