Я отправился на восток вдоль По. Землю у реки оградили насыпью, защищавшей от наводнений, и мой путь пролегал по верху набережной. К северу, на холмах, сгрудились поселки с неказистыми каменными домиками, а вот пойма была совершенно пустой. По утрам все окутывал туман. Он развеивался к полудню и открывал безжизненный пейзаж, похожий на абстрактное полотно.

Днем в воскресенье я пришел в поселок под названием Корте Сант-Андреа. Неподалеку к По спускалась причальная лестница. Вода ушла и теперь отдавала сероватым блеском, словно жир на вареном мясе.

Брат Нунцио сказал, что здесь собирались паломники, желавшие пересечь реку на лодке: моста не было до самой Пьяченцы. Пятнадцать лет назад, когда возродилась Дорога франков, местный лодочник Данило Паризи стал перевозить пилигримов на другой берег По. Священник спросил, не перевезти ли меня, но я ответил, что вроде как собирался идти пешком. Впрочем, он все равно настаивал на том, что именно так шли паломники в Средние века, потом дозвонился лодочнику и все устроил. Сперва Данило не проявил особой охоты – в воскресенье у него был выходной, – но в конце концов согласился. Три часа. На причале. Не опаздывать.

Данило появился около пяти. Тучный, красный от стыда, он выкрикивал извинения, пока подъезжал ко мне на своей битой моторке. Из этих криков я понял, что у него были гости, и они засиделись.

Лодка остановилась у причала, и Данило протянул мне массивную руку. На его мозолистых пальцах я заметил следы подагры.

Я ухватился за его ладонь, он втянул меня в лодку, и мы поплыли.

Река была настолько мелкой, что казалось, будто лодка скребет по дну. Благо, глубину показывал шест: восемь метров, шесть, три… Данило лавировал между отмелями и каждые несколько минут глушил мотор – мол, вылезай, приплыли! Каждый раз я отказывался – и моя улыбка становилась все более раздраженной, – а он закатывался смехом и снова заводил двигатель. В иное время он сыпал шутками, или распевал песни, или рассказывал байки о пилигримах, которых перевозил до меня. Он упомянул съемочную группу из Нидерландов, взвод швейцарской стражи и еще одного паломника-англичанина. Последний говорил примерно как я, только был старый и толстый. Мой папа? Я покачал головой, и лодочник опечалился. А когда я похвастался, что хочу добраться до Рима к выборам папы, на его лице отразилась мука. Бенедикт ушел! Берлускони ушел! Сердце Данило разбито!

Вдоль берегов, по зарослям деревьев, вился туман, скрывая границы канала. Желтовато-серый ил напоминал шпатлевку, матовый блеск гальки роднил ее с глиной, цвет воды колебался от серого к голубому и обратно, вверху раскинулось небо с грудой облаков, и те куда-то неслись – то ли мир вращался быстрее, то ли год решил сменить времена.

В четырех километрах по течению в дальний берег был вбит ряд металлических ступенек. Мы пришвартовались, Данило пошел первым и повел меня за собой. Наверху, зевая от скуки, сидела на привязи пара терьеров.

– На огонек заскочишь? – спросил мой спутник и, не ожидая ответа, вразвалочку пошел вперед. Собаки побежали за ним, держась у ног.

Лодочник обитал в каком-то необъятном фермерском доме, укрывшемся за дамбой. Бронзовая табличка на кирпичной стене шла синими пятнами из-за вечного речного тумана, но на ней все еще виднелись расстояния до Рима (588 км), Иерусалима (2975), Кентербери (1313) и Сантьяго-де-Компостела (1995).

Я снял рюкзак с плеч и поставил его на пол.

– Пьяченца, Фиденца, Понтремоли, Пьетрасанта, – Данило считал города и поселки до столицы. – Лукка, Сан-Миниато, Сан-Джиминьяно, Сиена… – Он умолк и захохотал. – Да поймай попутку! Ты же один, никто не узнает!

Я тоже рассмеялся, немного натянуто. А потом замолчал. Уже было третье марта. Третье воскресенье поста. Двадцать один день до Страстной недели. И шесть сотен километров.

Трое мужчин среднего возраста еще с обеда распивали вино в фахверковом амбаре. При виде Данило они подняли стаканы. Он указал мне на стол, предложив присоединиться, ушел в дом и вскоре вернулся с двумя бутылками вина и журналом в красном кожаном переплете, на котором значилось Liber Peregrinorum – «Паломническая книга». Я расписался, Данило предложил мне вина, а в ответ на мой отказ с удивлением спросил:

– Держишь пост?

– Нет. Просто не пью.

– Не католик?

– Нет.

– Может, когда будешь в Риме… – Он снова захохотал.

Я хотел согласиться, но не мог притворяться, будто верую, а потому ответил, что еще не привык к католическим церквям, хотя и посещал их довольно долго. Сперва меня отталкивали их пышные интерьеры – картины, реликвии на всех алтарях, статуи и свечи, заполонившие каждую капеллу, – пока я не научился видеть в этих образах душевный порыв, жажду, тоску, более искреннюю, чем в простых и знакомых мне церквушках протестантов. И все же я до сих пор остерегался религии – я видел в ней спектакль, ведь размах и роскошь были доказательством не истины, но власти…

– Нет, нет, – ответил на это Данило. – Религия – она превыше нас. Так и должно быть.

За ужином трое друзей решили тоже отправиться в пасхальное паломничество – в Боббио, аббатство на северной границе Апеннин. Они заспорили, а один показал путь на моей карте. Дорога, извиваясь, шла на юг на протяжении шестидесяти шести километров и спускалась в долину Треббии.

– А почему Боббио? – спросил я.

– В Боббио паломники шли еще в Средние века, – ответил мне сосед. – Его основал святой Колумбан, небесный покровитель Ирландии.