Лжец, он полагал, что он лжец, сохраняя от нее свои истинные причины. Ему не нужно, чтобы Дамарис подтверждал это.

Она может запретить ему идти в Морат, но есть еще одна возможность, даже хуже.

Что она будет настаивать на том, чтобы пойти с ним.

Манона посмотрела на него.

— Они все еще голубые. — о боги, как она была прекрасна. Он задумался, когда перестанет чувствовать предательство, каждый раз, когда так думает. Дорин сделал глубокий вдох, снова сосредоточившись. Игнорируя шепот двух ключей в кармане камзола.

— Скажи мне, если что-то изменится.

— Эта магия отличается от твоей?

Дорин откинулся назад, пытаясь объяснить слова.

— Это не похоже на другую магию, текущую по моим венам, и половиной мысли меняющейся ото льда и пламени к воде. — она изучала его, наклоняя голову так, как ее виверна. Прямо перед тем, как она съела козу.

— Что тебе больше всего нравится? — необычно личный вопрос. Несмотря на то, что на прошлой неделе благодаря относительной теплоте и неприкосновенности палатки, они часами лежали в одеялах, которые теперь под ними.

У него никогда не было ничего подобного. Иногда ему казалось, что у нее никогда не было ничего подобного. Он видел, как часто она находила свое удовольствие, когда он начинал командовать, когда ее тело сжималось под ним, и она полностью потеряла контроль. Но часы в этой палатке не принесли никакой близости. Только благословенное отвлечение. Для них обоих. Он был рад этому, сказал он себе. Ничто из этого не могло закончиться хорошо. Для любого из них.

— Мне больше всего нравится лед, — наконец признался Дорин, понимая, что он позволил тишине продолжаться. — Это было первое проявление моей магии — я не знаю, почему.

— Ты не холодный человек.

Он выгнул брови.

— Это ваше профессиональное мнение?

Манона изучала его.

— Ты можешь спуститься на эти уровни, когда будешь сердиться, когда твоим друзьям угрожают. Но в тебе нет холода. Я видела многих мужчин, ты не такой.

— И ты тоже, — сказал он тихо.

Не так. Манона напряглась, подняв подбородок.

— Мне сто семнадцать лет, — сказала она категорически. — Я потратила большую часть времени на убийства. Не убеждай себя, что события последних нескольких месяцев стерли это.

— Продолжай убеждать себя об этом. — он сомневался, что кто-то когда-либо так говорил с ней.

Она зарычала ему в лицо.

— Ты дурак, если веришь, что то, что я их королева, сотрет правду о том, что я убила десятки крошанок.

— Этот факт всегда останется. Но будешь ли ты считать его важным?

Впервые дни после того, как он был освобожден от ошейника, Аэлина сказал ему это. Он попытался не задаваться вопросом, скоро ли ледяной укус Валга снова зажжет его шею.

— Я не беззаботная Крошанка. Я никогда такой не буду, даже если я надену свою корону из звезд.

На неделе он услышал шепот об этой короне среди крошанок — о том, будет ли она, наконец найдена. Звездная корона крошанки Рианнон, украденная от ее умирающего тела самой Бебой Желтоногой. Где она была после того, как Аэлина убила Бебу, Дорин не имел ни малейшего представления. Если бы она осталась с этим странным карнавалом, с которым она путешествовала, она могла быть где угодно. Возможно, она даже была продана за мелкую монету.

Манона продолжала:

— Если это то, что крошанки ожидают, что я стану королевой до того, как они присоединятся к этой войне, тогда я позволю им отправиться в Эйлуэ завтра.

— Это так плохо, заботиться? — боги знали, что он изо всех сил пытался сделать это сам.

— Я не знаю, — прорычала она.

Смешная, прямая ложь. Возможно, это было из-за высокой вероятности того, что он снова окажется в Морате, возможно, это было потому, что он был королем, который оставил свое королевство врагу, но Дорин обнаружил, что говорит это:

— Тебе все равно. Ты тоже это знаешь. Это то, что заставляет тебя так чертовски пугаться всего этого.

Ее золотые глаза бушевали, но она ничего не сказала.

— Забота не делает вас слабыми, — продолжил он.

— Тогда почему ты не прислушиваешься к своим советам?

— Мне все равно. — его настроение поднялось, чтобы разговорить ее. И он решил, черт возьми, — решил отпустить тот поводок, который он надел на себя. Отпустить эту сдержанность. — Я волнуюсь больше, чем должен. Я забочусь о тебе. Еще одна неправильная вещь.