…Земное время объясняет наши поступки, а оправдываем их мы сами. И этим наказываем самих себя, нередко лишая себя и других самой жизни. Но почему время не сразу объясняет и наказывает? Да и кого оно наказывает – душа ведь вечна!? Наказывает родных и близких! И время для них становится палачом смысла их прежней жизни, и оно оттого неумолимо однообразно и непомерно тяжело. Боль и страдания заводят, загоняют и заталкивают их в промежуток межу небом и землей, а для Вселенной эта пустота тоски без смысла, надежд и ожиданий, и без того бесконечна. Так не должно быть, полагает Вселенная, и отправляет в промежутки земных чувствований и вселенского разума души, какие откровенны с ней так же, как и она с ними, чтобы вместе отыскать в земном живом чувствования людей будущего. Чувствования, какие остановят земное время и станут проекцией пространства, в котором физическое тело человека не умрет ни из-за чего. Потому как нет ни грани, ни промежутка, ничего нет между земными прошлым, настоящим и будущим. Всем нам, живущим, здравствующим и тлеющим лишь жизнью, копает могилу настоящее, в нее кладут наше прошлое, а забивает последний гвоздь в крышку гроба уже будущее.

Душа Станислаф предугадал, в большей мере интуитивно, что может произойти с душами на нулевом уровне Вечности. И чем ближе к Земле это случиться – он и в этом оказался проницательным, – тем меньше по площади будет разброс чувственной энергии. Но в ком из видов земного живого, себя не осознающих, эта чувственная мысль души из Вечности искоркой сознания возгорится? И возгорится ли? …Если возгорится, тогда что? А смерть – снова, что тогда?

Глава третья. Нулевой уровень.

Отыскать Лику в Вечности было тем же самым, что отыскать иголку в стоге сена. Единственный ориентир – цвет ее сияния, о котором нам ничего не было известно. Предлагался вариант сияния жертв обстоятельств, к каким мы относили себя, но решили с зеленым цветом повременить и рассмотреть иные цвета.

Нордин о Грузии, тем более, о Мегрелии даже не слышал, а Марта и Агне знали, что Грузия – это страна Грузия. И все! Но я вспомнил, что отец Станислафа провел, как-то, три дня в Тбилиси, и о своих впечатлениях нередко рассказывал сыну. Станислаф запомнил: кактусы в Грузии растут наподобие сорной травы при дороге, а «Солнце катилось по горам оранжевым закатом, будто катился преогромный апельсин и даже подпрыгивал на вершинах!» За таким действом отец наблюдал из пролетавшего над горами «Боинга». «…Не иначе: апельсин катился и подпрыгивал!» – из его эссе о Грузии.

Это впечатление отца Станислафа побудило всех нас задуматься вслух над тем, а где и кому Лика, из горного села, могла доверить свои девичьи чувства и мечты? И чуть ли не в один голос души ответили – вечернему закату, и оранжевый цвет сияния, таким образом, был утвержден в качестве ориентира поиска души Лика. Но и Мераб будет ее искать, и в этом мы также были едины. И нам не обязательно следить и наблюдать за уязвленным мегрелом, так как его чувствования мы прочувствуем. Если это произойдет – Мераб отыщет свою жену, – нас всех ожидают невероятный всплеск эмоций, колоссальное нервное напряжения в состоянии чудовищного волнения.

– Чудовище – оно чудовище во всем, – согласилась Марта, – но последить за Мерабом все же нужно.

Агне отказалась сразу, а Нордин, закрыв глаза, сразу исчез.

Меня здорово напрягало отсутствие времени в Вечности. Мы не знали, как долго будем наполнять сами себя переживаниями других душ – в воображаемой земной жизни оно остановилось, однако это не мешало неизвестному «среднеарифметическому» расти. Причем, это чувственное нечто росло в нас стремительно быстро. И первой душой, из пяти, кого оно вывело из равновесия, стала душа Агне.

Она могла выйти в Вечность и уйти в созерцание безмятежности, а заперлась в своей комнате, в белом-пребелом домике старого Вильнюса. Агне и понимала, и не понимала, что с ней происходит. Понимала – в ней много боли, не понимала – где и в чем ее личная боль, а где и в чем привнесенная другими душами. Ведь моя боль больнее, мое горе горше – так она еще недавно думала. В ее воспоминаниях не было даже Йонаса. И, вообще, ничего и никого в них не было. Пустота надолго укладывала в постель и не отпускала из дому. Только веки тяжелели. Закрыть глаза – где окажется, Агне не знала, или очень не хотела оказаться где-то…

С Мартой происходило что-то подобное, хотя это касалось и меня. С ней мне было легче удержать баланс своих чувствований, отвлекаясь то и дело страстностью и желанием близости с ней. Желание меня пугало и томило, больше неуверенностью в себе, чем от неловкости, которую испытывал, постоянно раздевая ее в мыслях. Станислаф лишь насладился, однажды, девичьей грудью, когда в компании друзей обмывал полученный им паспорт гражданина Украины, а на него запала грудастая Анжела… Да, еще его руками я полапал Марту за бедра в Азовском море – было такое!.. А о чем думать в моем возрасте? Потому и озабоченный!.. Ну и что, что душа?.. Душа живая и прочувствует любое воображение. Тем более, воображаемое страстью тело. А оно, гибкое и упругое, омытое горячим светом дня, краями и линиями платья – передо мной.

К тому же, все указывало на то, что вычленить распирающее нас нечто, прежде всего, чувственно, а не интеллектуально, все равно не удастся. Не для этого оно ни в одном из нас не спорится – растет себе и растет. А, следовательно, глупо терять время, которого нет, на то, что ускорит наше возращение на Землю. И там, возможно, откроется всем, или кому-то одному, само.

Отсюда и сказанное Мартой меня не удивило:

– Хочу попрощаться хотя бы с домом, где родилась сама и была счастлива с Ренатой. Недолго – ты знаешь. Мама дом восстановила…