Я сел на корточки у обочины. Поднес замерзшие пальцы к губам и долго дышал на них. Смотрел, как пар, вылетающий круглым шаром изо рта, разбивается о мои кулаки и застывает росой на рукавах куртки.

«Прорвемся, – сказал я зло. – Нет ничего такого, чего бы я не смог преодолеть».

Такая установка, прозвучавшая вдруг у меня в голове, придала мне сил: будто я был пустой стакан, и вот в меня налили что-то. Мне показалось, что все правильно.

Выключатель

На пятый день моей жизни в монастыре случилось маленькое чудо. До этого я только и делал, что гулял по дороге до восьмикилометровой отметки и обратно, ел постную пищу отдельно от всех, не решаясь зайти в общепринятое время завтрака и ужина, спал, ходил на службы, читал книги, взятые для меня отцом Михаилом в церковной библиотеке. И все. Больше ничего. Работу мне так и не поручили. Видимо, боялись, что я опять слягу, не долечившись. Хотя болотная лихорадка отпустила меня так же быстро, как и свалила с ног. В первый же день болезни я продолжил свои прогулки, а на второй чувствовал себя совершенно здоровым. Я просыпался в семь утра, умывался, шел на службу. Там отстаивал ровно столько, сколько мне удавалось пребывать в сосредоточенном состоянии, и, как только из-за усталости спины и ног не мог больше слушать монахов, я уходил из церкви. Шел в трапезную. Дежурный по кухне (а это почти всегда был Санька) накладывал мне чего-нибудь перекусить (обычно это была каша на воде). Я быстро съедал все и отправлялся на пешую прогулку. Неторопливо брел по дороге к своему заветному столбу с цифрой восемь. Восемь. Знак бесконечности. Как раз столб наклонился, и восьмерка превратилась из цифры в символ. Пока шел, думал, думал, думал. Обо всем. Перебирал в голове события своей жизни. Все свои поступки и ошибки. Я никому в монастыре не рассказывал о проблемах, приведших меня сюда, даже не потому что боялся, что на общем фоне они покажутся такими мелочными и ничтожными, но, скорее, потому что, произнеси я их вслух, они мне самому покажутся мелочными и ничтожными, и какой же тогда мелкий и ничтожный я, если меня удалось свалить с ног такой ерундой. Я даже иногда произносил это шепотом – рухнул бизнес, ушла жена. И тут же лицо кривила ухмылка. Хотелось сказать: «Ну и что?» Ну и что, твою мать?! Однако я вдруг оказался на коленях, и кто-то ведет счет, и он уже приближается к концу, а я так и не вскочил на ноги. И вот я шел по дороге и вел с собой бесконечный диалог, иногда мысленно обращался к жене, иногда говорил сам с собой, иногда даже кричал на себя. Иногда в голове была просто какая-то околесица, когда десять мыслей сразу, и все они бегут наперегонки друг с другом. А потом БАЦ – и будто кто-то выключил их. Нажал кнопку, повернул тумблер. Мысли кончились. Голос в голове затих. Наступила тишина. Полнейшая тишина и спокойствие разума. Я шел под этим бесконечным дождем по знакомой до мелочей дороге и вдруг понял, что иду в абсолютнейшей тишине. Нет никаких голосов, споров, размышлений. Будто я – зеркальная поверхность озера без ряби или круга от игры рыбы. Меня это так поразило, что я остановился. И я понял, как же мне было больно раньше. Долго-долго. Все эти годы, пока сидел и дергался под разрядами тока. А тут вдруг тишина и нет этой боли. И я стал частью этого леса и этих болот, и меня отпустило все то, частью чего я был до этого.

Я добрел до завалившегося дырявого верстового столба и долго сидел на боку старой упавшей березы. Смотрел на готовящуюся к зиме пожухлую траву и чувствовал ветер, разбивающийся о мои нос и щеки. И не знаю почему, но я заплакал. Я плакал долго и тихо. И мне не было стыдно за свои слезы. Это были не слезы обиды или сожаления. Это были не слезы от боли. Это было что-то совсем другое, мне ранее неведомое. Мне вдруг стало очень хорошо. Вытерев рукавом соль со щек, я вдохнул и пошагал обратно.

Мне захотелось посидеть у монастырского пруда. Вид этого маленького спокойного озерца как ничто сейчас гармонировал с моими внутренними ощущениями. Именно в этот день я встретил у пруда Гриню и искупался впервые на источнике. В этот день что-то навсегда изменилось внутри меня. Я впервые пошел на общий ужин. Сел вместе со всеми монахами и трудниками на лавочку за один из длинных столов. Стоя вместе со всеми, выслушал молитву и по команде утрескал тарелку тушеной капусты.

На еду отводилось минут пятнадцать. Пока все ели, один из монахов читал житие святых. Помню, в тот свой первый ужин я заслушался отрывком из жизни апостола Павла. Жизнь его шла к концу, и ему вот-вот предстояло умереть мученической смертью по приказу императора Нерона. Павел мог укрыться и спастись, но предпочел не ударяться в бега, а с честью встретить свою страшную смерть. До гибели на арене от зубов хищников молодой бородатый монах дочитать не успел. Зазвенел колокольчик, и все сразу же встали на благодарственную молитву. Пока отец Михаил читал молитву, у меня в голове проносились картины жизни апостола Павла. Я прочувствовал, что он испытывал в ту последнюю ночь перед арестом, как он колебался и прогонял свои трусость и малодушие. Как он не мог заснуть, хотя понимал, что это его последний сон в жизни.

После ужина я побрел к себе в комнату и, сделав в прихожей упражнения на пресс и отжавшись тридцать раз, улегся спать. Закрывая глаза, я уже не мог толком вспомнить о проблемах, приведших меня сюда. Все это казалось таким далеким и нереальным. Будто все это было с другим мной в другой параллельной Вселенной. Я взбил подушку поудобнее и, повернувшись на бок, заснул самым спокойным и самым добрым сном в своей жизни.

Колокольня

Колокольня была вся загажена птицами. Куда уж от этого денешься. Голуби, сойки, галки, вороны. Пока я поднимался по винтовой лестнице, все время боялся, что какая-нибудь из облюбовавших это место птиц сделает свое грязное дело мне прямо на голову. Я аккуратно переступал через засохший птичий помет, карабкался по узкому проходу вверх, чтобы, наконец, выбраться на площадку, где висел большой медный колокол. Следом за мной наверх вскарабкался Гриня.

– Ох, заругают нас, – пробурчал он себе под нос. Хотя было видно, что эта небольшая шалость доставляет ему некоторое удовольствие. – Нельзя без благословения. Это же монастырь. Здесь на все надо спрашивать благословение настоятеля. Ты уже должен это знать.

– Не знал. Но теперь буду. А ты чего за мной полез, если знаешь, что нельзя?

– Да… мне-то чего бояться?! – засмеялся Гриня. – Я свое отбоялся.

– Ну а мне просто интересно, что тут вокруг. Я гуляю все в одну и ту же сторону. А хочется посмотреть, может, куда еще можно пройтись.

С погодой повезло. На небе ни облачка. Стояли редкие для этих мест и этого времени года прозрачные светлые солнечные дни. Я огляделся по сторонам. Весь монастырь был как на ладони. Хозяйственные постройки, домики-кельи, коровник, дровяной склад, озеро, купель и домик настоятеля. Впереди полукругом потихоньку росла и монастырская стена. Сверкающая, белая посередине, она заканчивалась серыми, неровными, постоянно пристраивающимися кирпичными краями. Строили стену платные рабочие, живущие в бытовке за пределами монастыря. С одной стороны стена уже почти уперлась в лес, а с другой – в канаву-ручей, вытекающий из бескрайнего болота. Вокруг ничего, кроме болот и леса, не было. Я немного разочаровался. Я надеялся увидеть какую-то поляну, или реку, или еще что-то, до чего мне захотелось бы дойти пешком.