Вскоре после смерти Ашшурбанипала его империя рухнула. Враги захватили и разрушили Ниневию, и «Эпос о Гильгамеше», переживший несколько империй и освоивший несколько языков, постепенно начал терять читателей. Новый Ашшурбанипал, который мог бы спасти эпос, так и не родился, и никто больше не пожелал взять на вооружение великий текст, написанный на мертвом языке. Возникали новые, более простые системы письменности, но «Эпос о Гильгамеше» ни разу не перевели ни на один из них; его участь была неотрывна от клинописи. Будущее, которое Ашшурбанипал пытался прозревать для своей библиотеки, казалось утраченным навсегда. Александр Македонский принес на копьях алфавит, изменив тем самым мир и открыв неприятную истину: литература может сохраняться, только если ее непрерывно читают. Бессмысленно полагаться на глину или камень. Литературой должны пользоваться все поколения подряд. Мир, переоценивший стойкость письменного текста, не учел, что забвению подвержено все, даже письменность.

Мир чуть не утратил «Эпос о Гильгамеше». Библиотеку Ниневии уничтожила не вода, а огонь. Собрание Ашшурбанипала сгорело вместе со всем, что там находилось: деревянными стеллажами, вощеными дощечками и плетеными корзинами, где хранились таблички. Сгорело все, кроме глины. Глину можно погубить водой, но нельзя уничтожить огнем – разве что самым яростным. Некоторые таблички пошли пузырями и оплавились, как раскаленное стекло или магма, но были и такие, которые затвердели, как после обжига в печи, и две с половиной тысячи лет ждали, когда их отыщут под развалинами библиотеки, выстроенной для того, чтобы сохранить их [133] .

Они пролежали до XIX в., когда Остин Генри Лейард и его соперник француз Поль-Эмиль Ботта приступили к раскопкам Ниневии и ее окрестностей. Потом еще несколько десятков лет надписи кропотливо расшифровывали. Впервые в истории археологи разыскали литературное произведение, стершееся из памяти людской много веков назад.

Едва ли не самое важное последствие письменности – возможность увести читателей в прошлое. Пока сказания существовали в устной форме, их всякий раз приспосабливали к новой аудитории и новым обстоятельствам их существования. Зато письменное оформление позволило сохранить прошлое. Тем, кто владеет этим искусством, таким людям, как Ашшурбанипал, оно доносит голоса из глубины веков, даже тысячелетий, – голоса столь древние, что они могли звучать до потопа. Письменность создает историю.

Если древние предметы и постройки способны допустить нас к внешним особенностям жизни предков, то их повествования, зафиксированные и сохраненные с помощью письменности, открывают перед нами их внутренний мир. Потому-то Лейард так огорчался из-за того, что не понимал клинописи. Он восхищался рельефами и изваяниями, созданными людьми тех лет, но не мог постичь их голоса, их язык, их мысли, их литературу. С изобретением письменности эволюция человечества разделилась на почти непостижимую для нас эпоху – и следующую, в которой мы получили возможность ознакомиться с мыслями неизвестных нам людей.

Фундаментальные тексты, такие как «Эпос о Гильгамеше» или поэмы Гомера, пережили века, поскольку вдохновляли могущественных правителей на начинания, способствующие долголетию произведений. Но некоторые из таких текстов переродились в нечто новое: в священные писания. Обладая всеми свойствами фундаментальных текстов, они способны на гораздо большее: подчинять людей себе, требовать преклонения и служения. Тем самым создается система выживания текста, не зависящая от благорасположенности Ашшурбанипала, Александра или любого другого великого правителя.

Поиски истоков Священного Писания привели меня в Вавилон, к общине иудеев, обосновавшихся там после 587 г. до н. э., когда вавилонский царь Навуходоносор II (один из ближних преемников Ашшурбанипала) сжег дотла Иерусалим и переселил оттуда в Вавилонию около пятидесяти тысяч его видных жителей. Пережив первые, самые сильные трудности после переселения, иудеи получили дозволение поселиться в Ниппуре, на юго-востоке от Вавилона, где и сформировали общину, в которой смогли сохранить свой язык, образ жизни и память об Израильском и Иудейском царствах [135] .

В этой общине жил писец по имени Ездра [136] . Родившийся на чужбине и выросший в самом сердце образования своего времени, где имелись библиотеки и правили цари-грамотеи, Ездра обучался в школе писцов, освоил несколько видов письменности и сделал успешную профессиональную карьеру. Доведись ему обучиться клинописи, он мог бы читать «Эпос о Гильгамеше», но он освоил арамейский язык и служил чиновником при царском дворе, в бюрократическом аппарате, обеспечивавшем целостность империи [137] .

Но Ездра и другие чиновники еврейского происхождения, жившие до него, отнюдь не ограничивались работой на благо победителей. Они принесли с собой на новое место жительства собственные сказания, записанные в эпоху, когда Иерусалим был столицей царства, которым управляли властители из дома Давида [138] . Вдохновленные развитой в Вавилоне грамотностью, они стали книжниками народа-изгнанника [139] – и не только сохраняли свои тексты, переписывая их, но и выстроили из них практически последовательное повествование, начинавшееся от самого Сотворения мира. Далее следовала история первопредков рода людского – Адама и Евы, их грехопадения и поразительно похожий на отрывок из «Эпоса о Гильгамеше» рассказ о потопе, чуть не уничтожившем человечество [140] . Продолжали повествование рассказы о поколениях, существовавших после потопа, об Аврааме, родившемся в Месопотамии, об исходе из Египта под предводительством Моисея и провозглашении Иудеи родиной еврейского народа.