Был концерт в зале Пальмового сада [381] , где под огромными латаниями [382] отдыхали конторщики банков, попивая пиво и тупо слушая в обязательном порядке музыку, играющую по нотам четко и верно – и только. Какая скука и пышность!

После Франкфурта, в полутора часах езды, в крошечном городке Ашаффенбурге [383] , где всего только десять коротких улиц, разбросанных по горе среди садов, я провел вечер. Близ старого замка, в саду небольшого старинного ресторанчика группа студентов, уезжающих на весенние каникулы, устроила свой ужин; бумажные фонарики освещали молодые оживленные лица, тут были и веселые горожанки, и береты художников, гитары и пение студенческих песен, и звон стаканов живительного рейнвейна, а кругом такая декорация: мост с каменной наивной скульптурой неведомых, забытых герцогов, домики, спрятавшиеся под огромными черепичными кровлями, и старинный фонтан, где мальчишки днем пускают игрушечные лодочки, и мирно бредут редкие горожане по улицам. Нет конок, трамваев, нет и извозчиков – возить некого и некуда! <Если бы не нужно уезжать, то здесь можно прожить долго, испытывая полный отдых. Какое-то сухопутное Лаго-Маджоре!

В этой коренной Германии я увидел ее старую архитектуру во всей сохранности и видел то заботливое к ней отношение, какое и является свойством и подлинной культуры. Охранение народного искусства здесь такое грамотное и так многому научает> [384] .

Уезжавшие студенты расходились, ушел и я на вокзал, чтобы ехать на родину.

В Москве меня ждали постройки.

Предполагалось в Историческом музее [385] устроить новый большой читальный зал, отделение для рукописей и ряд кабинетов для ученых занятий. Библиотека, читальный зал музея были размещены в верхних неудобных залах. Огромная аудитория долгое время была в Москве единственной большой для всякого рода публичных лекций. Аудитория занимала три этажа, была устроена из путаной конструкции железа с деревом с подшивным утепленным потолком.

К этому времени в Москве уже были [аудитории]: большая аудитория Политехнического музея, аудитория Университета Шанявского [386] на Миусской площади, переделана была большая аудитория Московского университета, и не было надобности в такой неудобной и устарелой аудитории Исторического музея.

Освободившееся пространство перекрыл я железобетонным сводом, получился большой читальный зал, под ним – отделение рукописей, а из ряда темных закут[ов], коридоров и мелких помещений устроил удобные и светлые кабинеты для ученых занятий.

Центр Иваново-Вознесенска. Фото начала XX в.

Отделку читального зала с подвесным железобетонным сводом я находил наиболее уместным выполнить в скромных формах ампира. Устаревшее и неуместное для музея духовое отопление переделал под пароводяное с устройством вентиляции. Никакого инженера-конструктора при работах не было, и был у меня единственным консультантом по железобетону инженер А.Ф. Лолейт и инженер Н.Х. Дзирне – по железным работам. В то время архитектор являлся единственным начальником и вершителем постройки. Начальство музея в работы не вмешивалось. Хозяйственную сторону вела бухгалтерия, за работами неотлучно наблюдал опытный старый десятник, сам же я бывал на постройке ежедневно, и все чертежи выполнялись у меня в чертежной по моим указаниям. Работать было легко, а ответственность за хорошее выполнение окрыляла, и перестройка вышла удачной.

Вознесенская церковь в Иваново-Вознесенске. Фото начала XX в.

Я не готовил себя строителем церквей, но вышло само собой, что наряду со старообрядческими церквями пришлось заняться и другим церковным строительством; чисто архитектурные задачи побудили меня согласиться на предложение из г[орода] Иваново-Вознесенска перестроить большую Крестовоздвиженскую церковь [387] и собор в г[ороде] Шуе (Владимирской губ.) [388] . В работах по Историческому музею и [на] этих двух перестройках интересы художественные отошли на второй план, и [мне] представилась возможность применить новое в конструкциях и вытекающих из них формах.

Я поставил одно условие моим заказчикам, чтобы для успешности дела никто из них не совался бы в работы, все распоряжения должны исходить только от меня, как архитектора данной постройки, и даже на леса я их неохотно пускал.

Но зато предварительно были обсуждены все детали, и никаких невыясненных мест не было. Нестесненность в средствах значительно облегчала строительство и упрощала. <Рабочие же в дореволюционное время всецело находились в руках подрядчиков. Аппетиты же подрядчиков сразу сдерживались сметой, как, например, при работах Исторического музея (“казенная” работа) и предварительными соглашениями путем торгов (конкурса подряда)> [389] .

Требовалась отличная работа, и цены были высокими. Были случаи, когда я отказывался от работ, видя, что заказчик не согласен на настоящие цены – значит, не согласен и на хорошую работу.

Много работ я не брал, чтобы не зарываться, брал только те, что были для меня интересными. <Но и подрядчики всегда старались надуть заказчика. Счета писались с преувеличенным количеством работ или необоснованными их расценками. В подобных случаях мои помощники тщательно проверяли их количество, а регулировало расценки так наз[ываемое] официальное издание “Урочное положение” – жупел для подрядчиков. Красными чернилами я вычеркивал накинутые лишние цифры, тогда шли жалобы на меня заказчикам, что арх[итекто]р “уж очень строг, обижает, хоть умирай!”

– Что же это, помилуйте, сколько скидывает? – В результате же подрядчик оставался в барышах и просил: “Не оставьте вашим вниманием и в будущем!”> [390]

Всякого рода церковные постройки в то время разрешались двумя инстанциями: сначала духовной властью (архиереем [391] ), затем губернским инженером, куда представлялись чертежи, только обязательно основные и наклеенные на коленкор и сложенные в форматки [392] . Чертежи конструкций представлялись лишь в особо важных случаях.