И повернула в пекарню за тортом.

3

Девицы ругались.

Вернее, ругалась одна — ее длинные выпрямленные волосы, казалось, при каждом ее слове наэлектризовывались от злости и стремились встопорщиться черным одуванчиком.

— Ты это нарочно, нарочно!

Она кричала, совершенно не стесняясь того, что посторонние стали свидетелем ее скандала с подругой. Продавец в коричневом фартуке смотрела на крикливую с усталой скукой, которая удивительно не шла ни уютной пекарне, ни солнечному июньскому дню. Гата, стоявшая сразу за спиной второй девушки, на миг подумала, что это разъяренное лицо и гневно-обиженное «Нарочно, нарочно!» обращено к ней, — и отступила на шаг в сторону.

— Ты ведь знала, что я не ем малину, что на малину у меня аллергия! Как ты могла сказать «с малиной»?!

Вторая покупательница, по виду студентка, в обтягивающих джинсах и с растрепанным пучком на макушке, отвечала так вяло и проттяжно, что Гата решила — рулет со злосчастной малиной она взяла именно нарочно.

— Ну забыла я. Что тако-ого?.. Ну возьми себе с чем хочешь. Чего ты, вообще-е?

«Эдак они со своим нытьем и препирательством тут до Нового Года проторчат», подумала Гата и сказала:

— Девушки, пока вы решаете, можно я себе торт возьму?

— Э-эй, — повернулась та, что с пучком, — мы вообще-то тут стои-им!

— Вот именно, что стоите, — сказала Гата строгим голосом, — и задерживаете.

— Кого мы заде-ерживаем?

— Меня! — Гата повернулась к продавцу, которая наблюдала за ними с видом домохозяйки, смотрящей тоскливый сериал без начала и конца. — Песочный с шоколадом и орехами.

— Хорошо, — бесцветно отозвалась продавец и пошла к холодильнику.

Девицы несколько раз фыркнули возмущенно — сначала обе в сторону Гаты, потом друг на друга. Но их примирило упоминание шоколада: с ним рулет был принят обеими, а бесцеремонная Гата — прощена. За идею.

«Не испортите. Не испортите мне ничего все равно!» — решила Гата, забирая коробку с тортом.

Но броня, за которой плескалось хорошее настроение, все-таки треснула. Не намного, но настолько, чтобы эту трещину ощутить и захотеть чем-то ее замазать.

За спиной девицы ругались, чем расплачиваться — одна не хотела менять свою «пятерку» ради такой мелочи, как рулет, вторая возмущалась, что она не будет платить за всех, она тут не самая богатая.

Открывая двери пекарни локтем, Гата достала телефон из маленькой сумочки, перекинутой через плечо. Она почувствовала, что если сейчас не добавит себе хоть каплю позитива, то в хорошем духе не доедет до матери — а значит, доедет в плохом, что обернется не гостями с тортом, а мучением. Каплей позитива должно было стать сообщение от Сережи — как он там? Добрался до измененного желания? Разделил ли? Пусть будет все да.

В соцсети Сережа был оффлайн, новых сообщений он не присылал.

Ладно, решила Гата, или ушел гулять, или читает медленно, постоянно отвлекаясь.

Она пошла через стоянку. Миновала пару тесно припаркованных машин, пожалев одного из владельцев, который не убрал зеркало заднего вида, и теперь наверняка его сосед, отпарковываясь, это зеркало заденет.

Краем глаза увидела, как у шлагбаума на въезде на парковку мелькнул мальчишка в яркой красной футболке — и пропал. С его пропажей стало вдруг тихо.

Гата остановилась, еще не поняв, что заволновалась, и обнаружила, что стоит на большущей парковке одна, среди машин и солнца. Налетел ветер, подняв пыль с нагретого асфальта. «Пятерка, пятерка», пролетело эхо над парковкой.

Она резко повернулась к пекарне — ей показалось, что это те две студентки-покупательницы вышли наружу и продолжают ругаться из-за денег.

Двери пекарни были плотно закрыты, за большими стеклами не угадывалось никакого движения.

«Пятерку, пятерку… Пятерку!» — рявкнул шелестящий голос.

У Гаты подкосились ноги. Воздух вокруг нее уплотнился, стал горячим и острым. Дышать было тяжело, давило к земле, стремилось расплющить. Перед глазами опустился жаркий туман, в котором колыхались маревом длинные ломаные серые полосы. Казалось, что невидимые существа окружили ее, насмехаются, хихикают, что-то требуют. Одни тыкают в нее своими жесткими лапами, другие мохнатыми пальцами хватают за голову, за руки. И тянут, и рвут ее в стороны.

Что-то больно ударило по голове и тут же отскочило. Словно каштан падает на макушку осенью — твердый, маленький, неожиданный! Будто укусил. Ой!

Гата дернулась, уклоняясь. Новый удар пришелся ей в висок, еще мучительней.

«Пятерки, пятерки», хихикали из тумана. И снова больно ткнулось в голову, отозвалось резким звоном в коже.

Град мелких болезненных ударов обрушился на перепуганную до потери сознания Гату. Били зло, сильно, чтобы достать, чтобы сломать.

Задыхаясь, Гата замахала руками, что-то оттолкнула от себя. Оно упало вперед и вниз, заставив полосы расступиться. Показались темные очертания чего-то прочного, надежного. Рванувшись из ловушки к безопасному укрытию, Гата отчаянно метнулась вперед, забилась в какую-то щель, протискиваясь и царапая спиной по неровной твердой поверхности. Ее трясло, руки не слушались от ужаса.