Самолет летел в непроглядном сером мареве, и в салоне было серо, сумрачно; я, откинувшись на спинку кресла, старался уснуть, но не мог. Перед глазами все еще стояла бывшая жена, и я недобрым словом вспомнил тот день, когда встретил ее.

…Вернувшись из Таловой в Воронеж, я впервые напился. Было больно и обидно за свою любовь, за доверчивость, за наивность. Такая совестливая и невинная на вид Ольга оказалась лгуньей.

Не помню, как добрался до гостиницы, что говорил начальнику кафедры, по-видимому, рассказал все, так как на следующее утро Михаил Николаевич объявил всем сбор и повез нас на завод подбирать наглядные пособия, а заодно и углублять познания в авиационной технике. Там я и познакомился с Тоней Тучиной, лаборанткой электроприборного цеха, белокурой девушкой с цепкими серыми глазами, волевой и, как мне показалось поначалу, недоступной. Мы вместе отбирали схемы, и Тоня с первых минут командовала мной, как старшина-сверхсрочник солдатом-первогодком. Но мне нравилось выполнять ее приказания, я был послушен и даже галантен, хотя поклялся себе ненавидеть женщин и мстить им. Тоня мне нравилась.

Как-то раз в конце работы я пригласил ее в кино.

— Я далеко живу, и улица у нас темная, неспокойная, — ответила Тоня, наблюдая за мной своими пытливыми глазами.

— В темноте я ориентируюсь как днем и ко всему владею приемами самбо, — прихвастнул я.

— Ну если ты самбист, тогда другое дело, — сказала она серьезно, пряча в глазах насмешку. — Только не сегодня — сегодня у меня другие планы.

Откровенно говоря, я не надеялся получить согласие, и отказ не огорчил меня, но у меня вдруг появилась уверенность, что я добьюсь ее расположения; и образ Ольги сразу потускнел, отдалился.

Предчувствие не обмануло меня: через несколько дней Тоня сама предложила пойти в кино. Потом мы бродили в парке, танцевали, в выходной ездили на пляж.

Подготовка учебных пособий шла быстро, но еще быстрее я привязывался к Тоне, а она ко мне. Однажды она привела меня домой и запросто представила своим родителям. Отец и мать, пожилые, добрые, встретили меня приветливо, и я заметил, что Тоня командует ими так же, как и мной. Но тогда это мало меня обеспокоило. Я чуть ли не каждый вечер стал бывать у Тучиных, и меня встречали как родного.

А незадолго до отъезда, когда старики были на даче, Тоня после танцев пригласила меня на чай. Пока мы чаевничали и говорили о всяких пустяках, разразилась гроза. Дождь лил до часу ночи, и Тоня не на шутку обеспокоилась:

— Как ты будешь добираться? Автобусы и троллейбусы уже не ходят, а такси в нашем районе днем с огнем не сыщешь.

— И улицы ко всему темные, неспокойные, — пошутил я.

— А ты не смейся, — сказала Тоня с укоризной. — У нас тут всякие случаи бывали.

— В таком разе выход один — остаться у тебя.

Тоня сердито вскинула брови, посмотрела сурово, но после небольшой паузы согласилась:

— Оставить я, конечно, могу, места хватит. — И заключила решительно: — Постелю вот в этой комнате, на диване. Устроит?

— Вполне. Надеюсь, ты недалеко будешь?

Она не поняла шутки.

— Далеко. И не вздумай переступить порог моей комнаты — выставлю, не посмотрю ни на что…

А мне не спалось. И я решил рискнуть. Дверь на ключ заперта не была, и я вошел в ее комнату.

Тоня спала — дыхание было мерным, спокойным. Я долго стоял в нерешительности: как все это она воспримет? Выгонит — лучше не трогать, а если она ждала и уснула не дождавшись? Я уже видел ее насмешливые глаза, слышал издевательский голос: «Ах, Андрюша, какой ты смелый, решительный…»

Нет, лучше пусть выгонит.

Я сел на кровать, Тоня встрепенулась.

— Ты чего это? А ну убирайся! Сейчас же, слышишь?

А я уже держал ее руку и, склонившись, стал целовать.

— Уйди! Иначе…

Я губами закрыл ей рот.

— Нахал. На силу надеешься, ничего не выйдет.

Я не ответил, потеснил ее и лег рядом.

— Хочешь поссориться, да?

— Нет.

— Тогда уходи. — Она попыталась столкнуть меня. — Ну?

— Нет.

— Почему?

— Я люблю тебя и хочу, чтобы ты…

— Мало ли чего ты хочешь, — прервала она меня. — Видала я таких.

И это меня взорвало. Я шел к ней, ничего плохого не замышляя, просто хотел побыть рядом, поговорить, поласкать. А она: «Видала таких». Может, и видала. А со мной играла, как Ольга. И мною овладело упрямство, ожесточенность…

Утром она сказала неласково, но, как мне показалось, незлобиво и без раскаяния:

— Добился своего. А обо мне подумал?

Я пожал плечами и спросил:

— Вечером встретимся?

— Приходи, если хочешь…

…Когда наша группа уезжала в Москву, Тоня пришла меня проводить. Лицо у нее было грустное.

— Не знаю, что мне теперь делать, — сказала она, когда нам никто не мешал, и стыдливо опустила глаза. — Кажется, у нас будет ребенок.

А я даже не подумал о последствиях.

— Это точно? — вырвалось у меня. Тоня не обиделась, пожала плечами.

— Если отец узнает…

Об этом я тоже не подумал, а следовало. Отец и мать Тони привечали меня как сына, а я напакостил и укатил. Нет, они не должны считать меня подлецом.