Святость, в сущности, это исполнение, завершение того, что дано всем от начала (2 Фес. 2: 13) и сумело победить в себе змиево как боги (Быт. 3: 5). Если не будете как дети… – сказано вовсе не малым детям, но именно тем, кто ими перестал быть. Возвращение к ребенку в себе – путь грешника, бросившего вызов своей падшести и готовящегося вступить в тот Народ Божий, который избрал Бог. С этим народом Бог заключает Завет через родителей, созидает его в утробе матерей. И каждый взрослый призывается стать тем, кем был некогда, узнать себя в личном Завете Божием с ним, вспомнить о себе, «созидаемом втайне», и сделать тайное явным в земном своем существовании.

Не боясь впасть в ересь, доверяя лишь словам Спасителя, решусь утверждать, что в цельном Евангелии среди многих его смысловых слоев и неоткрытых списков, среди множества посланий, обращенных к разным ушам, есть еще и Евангелие от малых сих, органично сплетающееся с другими и вместе с тем потаенно отличное, особое, свое. Оно отлично тем, что главное действующее лицо в нем – совсем иной Божий Народ, Народ-ребенок, тот благословенный, тот избранный Народ творения, в который нас зовут обратиться. Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное… (1 Кор. 1: 27). Избрание продолжается, Бог тверд в Слове Своем и верен в нем Себе.

Этого народа не видно, как не заметно ничего царственного и святого в тех обремененных собой людях, рассеянных по храмам, прикладывающихся к иконам, грешащих «бесстыдно, непробудно» [33] , но каким-то дерзновением веры собираемых в Народ Божий. Ибо этот Народ – не только или не столько толпа молящихся, сколько евангельское дитя, забытый ребенок, о котором нужно вспомнить, которого еще можно найти.

«Если не будете как дети». Остановимся перед словом «как». Иисус обращается к апостолам, ожидающим Царства, а через них – к любому из нас. Он не разъясняет подробно, в чем, собственно, надлежит им уподобиться детям, кто суть сами дети, в чем состоит секрет их детскости. Это следует разгадать нам. А для начала приглядеться.

Предлагаемые заметки – подступ к той книге о детстве, которая должна быть зарыта – как я верю – где-то «под горой» Писания. На пути к ней совершенно случайно я наткнулся в интернете на признание давнего моего друга, Ильи Грица [34] . Он рассказывал о своем «обращении», желая дойти до первого ростка его. Им оказалась встреча со взглядом новорожденного.

«…Друзья в институте в первый раз мне предложили почитать Евангелие. Тогда это было очень трудно, обычно его давали всего на одну ночь, больше не могли дать. Я прочитал и понял, что это правда, все, что в нем написано, – правда. И тут же последовал внутренний вопрос: “Какое это имеет отношение к тебе? Ну, конечно, имеет. Но, может, не сейчас? Так много вокруг интересного, так много чего еще хочется попробовать и испытать, – наверно, надо потом”.

Так я решил для себя. Но это я решил, а Господь решил по-другому. Потому что сначала молодость, жизнь, женитьба меня привели к тому, что я как бы об этом забыл, хотя все время помнил, что есть вопрос, на который я не дал ответ. И вот у меня родился сын. Когда я первый раз его увидел, ему было несколько дней всего, и мы встретились глазами, я чуть не упал в обморок, потому что я увидел живой взгляд, в нем было столько любви, столько благодарности, что я понял, что больше нельзя тянуть, что надо немедленно давать ответ на этот вопрос» [35] .

Когда ребенок в минуты покоя глядит на нас, нам вдруг может показаться, что он передает чье-то вопрошание. Словно не он, а Кто-то, Кого мы еще не знаем, всматривается в нас глазами Своего творения. Такого не бывает, не может быть, но вдруг нас касается интуиция, что во взгляде ребенка мы встречаемся с глазами «видящего нас Отца» [36] . Младенческий взгляд не упирается в нас, не вторгается в потайные комнаты нашего «я», не приводит под видом друга вора, который хочет что-то там разведать и выкрасть. В нем нет той противостоящей нам чужой самости, до которой надо еще дорасти, поднявшись на общезначимую поверхность вещей и понятий. Он несет в себе до-вещную, до-понятийную глубину человека, ту суть его, которая отмечена прикосновением сотворивших его рук. Мы сами, привыкнув незаметно обороняться от иных взглядов, редко бываем готовы к этой незащищенности. Она застает нас врасплох. Встреча с ней больше, существеннее того, что мы готовы воспринять через механику взрослых чувств. Но мы можем принять взгляд ребенка как приглашение вечности.

Правда, это случается редко,

но оставляет нестираемые следы. Внимание Божие, доставшееся нам в залог, – наш царственный запас, который мы уносим во взрослость и теряем в ней. А потом время от времени пытаемся его отыскать. Как правило, тщетно. Узки врата памяти, и тесна дорога к началу.

В предразумной стадии младенческий взгляд, если нам удается уловить его, иногда поражает недоступной нам полнотой знания. Он соотнесен не с тем, что впереди, но с тем, что позади, с горнилом творения… Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои… (Пс. 138:15–16). Эта несокрытость от взгляда Божия, остановившегося на эмбрионе, запечатленного на новорожденном, пронизавшего весь его телесный состав, иногда, пусть изредка, будит нас, требует отклика, зовет навстречу, взывает к благодарности.

«Что значила твоя улыбка? Видел ли ты сны? Но какие же сны ты мог видеть, что могло тебе сниться, что мог ты знать, где бродили твои мысли и были ли они у тебя тогда? Но не только улыбка – лицо твое приобрело выражение возвышенного, вещего знания, какие-то облачка пробегали по нему, каждое мгновение оно становилось иным, но общая гармония его не угасала, не изменялась. Никогда во время бодрствования, – плакал ли ты, или смеялся, или смотрел молча на разноцветные погремушки, повешенные над твоей кроваткой, – не было у тебя такого выражения, какое поразило меня, когда ты спал, а я, затаив дыхание, думал, что же с тобой происходит. „Когда младенцы так улыбаются, – сказала мне потом моя мать, – это значит, их ангелы забавляют"» [37] .