— О чем ты? — Шрайман опустился в кресло и устало на нее уставился.

— У вас же все нормально было, но нет, надо ж показать кто здесь главный, — сарказм уже был неприкрытый, — Скажи, ты ничего странного в ее поведении не заметил? Нет? А я вот заметила. Например, то как она реагирует на крики и резкие движения мужчин. И если уж ты совсем слепой, — хотя в той ситуации мог просто ничего не заметить, — не так давно ее избили. Подозреваю, что муж, почти бывший, у них бумаги в суде на рассмотрении. Ты продолжай вот так орать в ее присутствии, продолжай. И точно тебе говорю, — больше ты ее не увидишь. И на твоем месте я бы пошла просить прощения, пока твоя благоверная не собрала свои вещи до конца, если уже не свалила от тебя нахрен подальше! — в конце не сдержалась, заорала.

Потому что, достал ей-богу! С этой своей опекой, пониманием и желанием приголубить бедную-несчастную Диму.

Она не просила жалости, сочувствия и всего остального. Ей это не нужно. А вот тот человек, которому это реально, как воздух необходимо, получал от Шраймана только крики, ор и поступки, недостойные настоящего мужчины.

Игорь же смотрел на нее какое-то время молча, потом встал и пошел к двери.

— Мне не нравится, что твой муж вмешивается в мои дела.

— Мой муж вмешивается в мои дела, на тебя ему плевать. И хорошо было бы, если бы ты перестал его злить и дразнить. Он помогает мне, не тебе, — это побочный эффект и ничего больше.

— Хорошо, если так. И извини, я не хотел тебя обидеть… просто я о тебе беспокоюсь.

— У тебя причин для беспокойства нет, Игорь. А о ком стоило бы волноваться, ты в упор не замечаешь. Иди уже!

Больше ничего не говоря, хозяин кабинета ушел.

Дрозд же остался сидеть и задумчиво ее рассматривать.

— Похоже, быть слепым к очевидным вещам — это семейное, да?! — он улыбался, а глаза полны горечи, боли, плохо скрытой.

Дима резко встала с места.

Вот эти откровения она точно слушать не намерена, не сегодня, хватит с нее.

— Знать ничего не хочу!

Но уйти он ей не дал. Тоже резко подскочил и схватил за руку, не пуская.

— Ты ведь все поняла, Дима. Почему отрицаешь? — разочарованно спросил, заглянул ей в глаза, пытаясь увидеть правду.

Он хотел правды? Он ее получит.

— А чего ты ждал? — едко произнесла она, — Что кинусь тебе на шею с криками «папочка», так? Я не Шрайман, чтоб такое принять и простить в одну секунду. Сколько у тебя еще детей по всему свету разбросано, а? Не считал? Зря. Мне противно от мысли, что моя мать изменяла моему отцу с тобой, его лучшим другом. Это мерзко! Как вы могли?!

— Все было не так… послушай… — он ее умолял, пытался что-то еще сказать, но Дима не могла слушать этот бред.

— Это низко и подло. И слушать я ничего не собираюсь. Ты не мой отец, ясно? Мой отец пропал, скорей всего умер на задании. А ты спал с его женой. И я знать не хочу, как так получилось и почему он воспитывал меня и не подозревал, что я ему не родная.

— Дима, девочка моя, ты ошибаешься.

— Возможно, но это как-то относится к нашему делу?! — каждое слово, как бритва ранило Дрозда, Дима это знала, потому что и ей было невыносимо больно от осознания, что любимая мама всю жизнь врала своей семье, — Если нет, то извини, но я пойду, это был очень долгий день.

Удерживать Диму было бесполезно, упрямая до невозможности, и черту это унаследовала от отца, жаль, что не родного. Хотя и сказать так нельзя. Ее отец был родным, пусть кровь у них была разная.

***

День был выматывающим не физически, но морально.

Нужно было отдохнуть, но мысли как рой разворошённых пчел гудели в голове и не давали покоя.

Не помог ни холодный душ, ни два часа в зале.

Правда, она сделала и кое-что полезное. Проверила муженька Катерины, — тот совсем имбецил, лежал в одном из травматологических отделений города с сотрясом и переломом запястья. Как он утверждает: избили грабители, но заявление в полицию писать отказался.

Маякнула ребятам Шаха, пусть понаблюдают, и как только искомый объект двинется в путь-дорожку к месту жительства Катерины, они примут его тепленьким и доставят в одно место, где он будет дожидаться своей участи. Дима еще подумает: избить его просто или напугать до такой степени, что он каждой тени бояться будет.

Но даже, несмотря на приятное ощущение от сделанного, спать она не могла.

Ждала.

Сидела внизу и ждала, когда приедет Ромашка.

Заставил же он себя ждать. Начало третьего. И вот он.

Радостный, предвкушающий шалость, как давным-давно в детстве, — Дима сто лет его таким не видела.

Включила свет, заставив радость из его глаз исчезнуть.

— Привет.

Она сидела на каменной ступеньке лестницы и смотрела на него, рассматривала и пыталась усмирить ту бурю, что в душе клокотала.

В какой-то момент обида на его поступок стала затмевать все разумные пределы и пришлось зажмуриться, спрятать свой взгляд от него. Ромка тоже за ней наблюдал, ждал, что она предпримет.