Нужно было просто вспомнить насколько ее муж закрытый человек и как сильно не терпит вмешательство журналистов в свою жизнь. Ведь каждая статья или даже просто упоминание Сургута в прессе было согласованно его пиар-отделом и пресс-секретарем холдинга.

А вот это неожиданное появление на показе и вечере, потом сцена с тем как он ее утащил в подсобку на какое-то время…

Газетчикам будет чем полакомиться на досуге. Тут и к гадалке ходить не надо, что первые полосы нескольких скандальных изданий они украсят, — сто процентов.

И такая выходка, именно выходка, была продумана и спланирована. О, это не просто муж, приревновавший жену, и на эмоциях плюнувший на свою деловую репутацию. Нет. Тут все глубже. И стоит только подумать об этом, вспомнить какой он на самом деле человек, и это все станет кристально понятным.

Он специально засветился. И специально вместе с ней. Это был вызов. Брошенная перчатка в рожу врага.

А значит, можно сделать сразу несколько выводов. Первый, — Ибрагим почему-то уверен, что все взаимосвязано, и его присутствие рядом с Димой, кого-то (не считая Шраймана-старшего) сильно выведет из себя. Второе, — для таких действий нужно быть уверенным в личности этого неведомого человека, а значит, Ибрагим его знает, раз пошел на открытую провокацию.

Осталось сложить все пазлы, и картина станет понятной.

На подкорке, где все инстинкты обостряются, у Димы все немело от тревоги, замерло в ожидании катастрофы. А то, что это будет что-то глобальное и очень для нее болезненное, она была уверена.

Это кто-то фундаментальный, тот, чье мнение, чье отношение было для нее настолько важным, что Ибрагим решил вмешаться. И быть рядом, чтобы помочь не поймать гада, а пережить все это с наименьшими душевными потерями.

И от осознания этого становилось дико страшно. Так, как давно не было. Появилось ощущение близкой смерти, дышащей ей прямо в затылок.

Холод по коже пробежался, волосы дыбом встали. Все тело заныло. Каждый перелом, вывих, трещинка, — все взвыло. Будто на смену погоды кости выкручивало, но нет, погода тут совсем ни при чем.

Это душа пыталась подготовиться к разговору. К неминуемой боли, что затопит сознание и опять придётся как-то дальше жить. Учиться ее терпеть, ломать устои своего мира.

Или, может, и не придётся ничего делать?

За окнами темнота, и только яркие фонари мелькают один за другим. Дима, правда, не видела их, она смотрела на свое отражение в стекле.

Лицо молодой женщины, а глаза старухи, которой уже за девяносто, и она так устала жить, что нет-нет, но молит высшие силы о тихой безболезненной смерти.

Интересно, душа вообще может устать? Износиться от невыносимых потерь?

****

Полчаса, как они приехали в дом Шраймана, и все это время Дима сидела в кабинете и слушала.

Слушала о том, какая она дура, раз простила своего мужа.

Слушала о том, какая она дура, потому что решила принять помощь своего мужа в деле, которое его не касается.

Слушала о том, какая она дура, если позволит своему мужу запудрить ей мозги и вернётся к нему.

В общем, Дима поняла только одно: она — дура. По мнению Шраймана, естественно.

Дрозд сидел напротив нее в кресле и не сводил обеспокоенного взгляда со своего сына, а того несло все дальше и дальше. Он-то прекрасно понимал, что Дима может сидеть и спокойно все это выслушивать, но никто и пикнуть не успеет, если ей все надоест, и она выйдет из себя.

Пока она успешно справлялась и старалась не обращать внимание на вдруг воспылавшего к ней такой «братской» любовью начальника.

Но рано или поздно это должно было закончиться.

И когда в кабинет заглянула обеспокоенная Катерина с предложением поужинать, Шрайман окончательно потерял над собой контроль:

— Мы не закончили, выйди!

У женщины слезы на глазах блеснули, но гордость взыграла, и молча, выпрямив плечи и подняв голову, она ушла, тихо прикрыв дверь.

Только вопрос в том, куда она так тихо ушла? Что-то Диме подсказывало, — не ужинать, а собирать вещи и сваливать от этого припадочного на всю башку.

— Хорошо, я тебя поняла. Я — дура. А ты тогда кто? — Дима заговорила тихо, спокойно, но каждое слово проговаривала с едва сдерживаемой яростью.

В комнате «загремел» ее голос, воздух раскалился и вот-вот долбанет молния.

— Я твоего мнения относительно своей семейной жизни не спрашивала, — это первое. Ибрагим здесь появился не просто так, и я тебе гарантирую, что у него есть, что мне рассказать и чем помочь, — это второе. Ну и третье: ты, бл*дь, совсем идиот или не видишь, что обидел женщину, которая согласна терпеть твой заносчивый противный характер?