Это было очень грустное и болезненное время, мы находились в тупике. Мы жили от месяца к месяцу, ища признаки беременности. Нам говорили, что беременность кажется вероятной; нас обоих признали несколько менее способными к зачатию относительно нормы, но, по-видимому, мы были способны к зачатию. Наконец путы тревоги пали, когда была зачата Шэрон. Услышать, что мы на самом деле беременны, было одним из наиболее радостных, захватывающих, облегчающих моментов в нашей жизни, которые затмило только рождение Шэрон. Мое желание способствовать исцелению других родилось раньше, чем Шэрон. Я подумала обо всех женщинах, чье ожидание ребенка затягивалось и затягивалось.

Через год после рождения Шэрон у меня, по всей видимости, случился выкидыш на четвертой неделе беременности. Мне казалось, что я беременна, но беременность не была подтверждена анализом крови, и вдруг у меня началось кровотечение. Осмотр показал, что, возможно, я была беременна. Этот опыт потряс меня и воскресил все мои страхи. Наверное, у меня внутри что-то на самом деле было не совсем так, не соответствовало норме или было неполноценным. Была ли я на самом деле женщиной, удачно родившей ребенка? Я больше не чувствовала ни безопасности, ни надежности, ни уверенности. Что случилось с ребенком, которого я потеряла? Подвело ли его мое тело? Что случилось? Где мой ребенок? Был ли он где-то в целости вне моего тела? Несколько недель я чувствовала себя окутанной густым туманом, и продвигаться сквозь этот туман было очень трудно. Ничего было непонятно; доктора даже не могли подтвердить, была ли я беременна. Но я знала, что была беременна, и я чувствовала, что ребенок, которого я потеряла, заслуживает по крайней мере признания его существования (я даже чувствовала, что потеряла мальчика). Очевидно, никто не понимал меня. Через несколько дней все уже забыли, что у меня случился выкидыш.

Наконец я просто отринула туман и похоронила мое инстинктивное чувство утраты внутри. Я не знала, что эту похороненную печаль можно снова вытянуть на поверхность более поздней утратой, усилив горе и боль.

Прошло два года, прежде чем наши попытки зачать снова увенчались успехом. Беременность была тяжелой. Над днями, которые в другом случае были бы наполнены радостью и ожиданием, нависал призрак выкидыша. Мой организм подавал сигналы стресса, некоторые сигналы того, что я могу родить преждевременно, однако я доносила до срока. Пол успешно родился, и мы были полны радости.

Три года спустя мы зачали вторую дочь, и именно рождение Элисон определило мое участие в написании этой книги. Странно, подумают некоторые. Здоровый третий ребенок. Прелестная семья. Однако рождение Элисон погрузило нас в пучину утраты – настоящей, горькой, честной перед Богом, в гневе на Бога. И эта утрата вызвала на поверхность другие неизлеченные утраты, которые я пережила в прошлом, и переполнила меня грустью.

Моя беременность Элисон была наиболее позитивной, комфортной беременностью из всех. Призраки неудачи и утраты растаяли на заднем плане, и мы начали ожидать рождения нашего ребенка. Первые наши дети родились в крупном роддоме Бостона. При каждом рождении мы чувствовали себя очень уязвимыми; некоторые аспекты больничного ухода пугали или злили нас. Мы чувствовали тревогу за наших детей и не были уверены, что медицинская помощь, которую мы получали, обеспечит им безопасность. Поэтому во время третьей беременности в нас начал расти страх возвращения в тот же роддом. Наши годы бесплодия оставили нам мало уверенности в себе и доверия к медицинским работникам. Мы не испытывали почтения и уважения к большинству связанных с беременностью медицинских мероприятий, и мы не чувствовали, что сама больничная атмосфера была наполнена глубоким уважением к жизни.

Мы присутствовали при домашнем рождении дочери наших близких друзей – Андре. При ее рождении мы чувствовали благоговение. У нас даже было глубокое духовное ощущение, что, возможно, Бог ведет и нас к таким родам, чтобы обеспечить безопасность ребенка. Чтобы получить больше ответов, мы посетили на выходных духовный семинар для пар и почувствовали еще большую уверенность, что Бог подвел нас к тому, чтобы положиться на по-настоящему естественные роды.

Поэтому после нескольких месяцев изучения фактов и поисков в своей душе мы решили рожать дома. Это было глубоко духовное, вымоленное решение. Мы чувствовали себя в безопасности; мы нашли прекрасных опытных акушерок и превосходную врачебную поддержку, и мы были уверены, что делаем разумный безопасный выбор для рождения нашего ребенка; мы представляли себе совместное рождение, с двумя возбужденными старшими детьми и несколькими любимыми людьми, приветствующими нашего новорожденного, но больше всего мы мечтали об умиротворенных, безопасных родах, глядя на которые, Бог улыбается, а всех нас окружают ангелы-хранители.

Реальность была далека от умиротворенности и божественности. Активная фаза родов длилась всего четыре минуты, очень интенсивно и стремительно. Элисон почти родилась, когда ее пульс начал падать и внезапно исчез. Акушерка, слушающая сердцебиение, покачала головой – пульса не было! Я должна была немедленно вытужить дочь, чтобы спасти ее. Я приложила все свои силы на то, чтобы ее родить. Она выскользнула из моего тела, и на несколько секунд я потеряла сознание, изнуренная и травмированная такими стремительными родами. Они были захватывающими, переполняющими и пугающими.

И вот она лежала, моя дочь – бездыханная, бело-голубая, без сердцебиения. Несмотря на все планы и молитвы, Элисон не удалось уберечь. Мысль о том, что она может умереть, поразила меня. Я беспомощно смотрела, как наши искусные акушерки трудились над ее крошечным тельцем, делая ей искусственное дыхание. Это было наиболее мучительным моментом в моей жизни – видеть своего ребенка таким нуждающимся, в смертельной опасности, и просто смотреть. Я помню, что я молилась вслух и слышала, как Джон тоже молится, обнимая меня. Мы просили Бога не дать нашей дочери умереть. Где был Бог? Где была наша духовная гарантия безопасного рождения? Мы также разговаривали с Элисон, умоляя ее дышать. Ее сердце начало биться снова, она сделала неровный вдох – и остановилась. Прошло четыре бесконечных минуты, пока наши акушерки делали ей искусственное дыхание, и она начала дышать. Сперва с перерывами, а затем более уверенно. Казалось, что она выбирается, но мы вызвали «скорую», чтобы немедленно отвезти нас в ближайшую больницу.

А затем наши мечты о рождении разбились на еще более мелкие осколки. Наш вызов всего лишь «скорой помощи» привел к нам целую команду спасения. Нашу тихую улочку наводнили пожарная машина, машина полиции, «скорой» и по крайней мере сотня человек. Мы перестали слышать наш нежный хор ангелов за воем сирен. Однако дела Элисон шли все лучше даже в течение нашей поездки на «скорой» в больницу. Первый доктор, который нас осмотрел, объявил, что с ней все в порядке, и я сама начала дышать ровнее. В тот же момент я начала отрицать свое горе. И вину – неужели я сама поставила своего ребенка под угрозу? Почему мое тело в этот раз не сработало «как надо»? Неужели это моя вина, я что-то сделала не так или чего-то не сделала? От моей приклеенной улыбки у меня болели челюсти. Плечи и шея ныли от усилия держать голову прямо. Я чувствовала себя вымотанной, более вымотанной, чем когда-либо в жизни, хотя моя новорожденная дочь спала больше, чем ее брат или сестра. Почему я так уставала? Я совсем не понимала. Как и не понимала, почему матка продолжает и продолжает кровоточить, намного дольше обычного периода послеродовых лохий. Теперь я знаю, что усилия на подавление моего естественного горя – горя об утраченных представлениях, ожиданиях и мечтах о рождении Элисон и моей более не непогрешимой духовной вере – требовали довольно большой платы и много энергии. Я думаю, что моя матка «оплакивала» представления о родах, которых у нас, меня и моего тела, больше не будет. Я оплакивала «безопасность», которую я так старалась гарантировать, а затем не смогла найти при рождении Элисон. Она оплакивала годы беспомощной бесплодности, мой оставшийся без уважения выкидыш, всю ту утрату и боль, которую я пыталась спрятать – так и не излеченную. И ужас при виде одного из моих детей, лежавшего так неподвижно, без дыхания и жизни, все еще подавлял меня. Мы тревожно наблюдали за ней в поисках признаков того, что с ней действительно все в порядке и что ей не был нанесен вред при рождении. Я чувствовала, что балансирую на грани контроля, пытаясь утихомирить сотрясавший меня ужас, охватывавший меня по мере того, как я бесконечно проигрывала в уме сцену рождения Элисон.