Каждый человек – это персональный путь к свету, его поиску, нахождению или потере, это история, маршрут, судьба, драма этого пути. Если персонифицировать личность как предмет психологии, то это необходимый помощник, посредник, проводник на этом пути (не скажу уже тогда «инструмент», «орган»). «Мелькание», «мерцание», «вспышки» – воспринимаемые знаки присутствия, работы этого проводника и помощника. А еще нередко и сигналы если не бедствия, то призыва, надежды, упования, нужды в нашем доверии и встречном усилии, чтобы отдельные мелькания, мерцания и вспышки преобразились в свечение, чтобы, найдя и войдя в область света, мы сами стали светом, его – буквально – светоносной частью.

Надо ли при этом еще раз напоминать, что человек просоциального или духовного склада не просто пребывает в башне из слоновой кости, вкушая тонкие услады праведности («над мировою чепухою, над всем, чему нельзя помочь»), но ведет тяжелую и постоянную борьбу (брань) с нижележащими уровнями души. Это действительно восхождение со всеми его перипетиями и опасностями. И потому эгоцентрист при определенных условиях, подвиге и дерзаниях может, порой совершенно неожиданно для остальных, возвыситься, а достигший, казалось бы, постоянства духовного уровня пасть, низвергнуться в одночасье в бездну самолюбия.

И еще одно важное замечание, на этот раз подчеркивающее различие психологического и этического подходов. С точки зрения психологии эгоцентрические или группоцентрические уровни не могут быть оценены сами по себе как узкие, недостаточные, ведущие к аномалиям. Оценка будет прямо зависеть от конкретного этапа развития личности. Ребенок сугубо эгоцентричен до определенного возраста, и это совершенно нормально, более того, позволяет ему овладевать собой, ближайшим пространством, первыми отношениями с миром. В подростковом возрасте появляется круг друзей, группа, в молодом возрасте – своя семья, не говоря уже о том, что у каждого – свое отечество, свой народ и т. п. Достижение человеком группоцентрического уровня – важнейший психологический этап отхода от эгоцентризма, начало децентрации, возможности поставить себя на второй план ради близких других. И ни один из этих этапов нельзя перескочить без ущерба для общего развития.

Иное дело – остановка роста, гипертрофия, стагнирование того или другого этапа, скажем, застревание детского эгоцентризма у взрослого человека или разрастание группоцентризма, затмевающего необходимость перехода к вышележащим уровням. Л. Н. Толстой говорил в конце жизни о «возрастах духовных», связях между ними, хотел описать их, чтобы люди, переходя от одного к другому, не пугались, а знали, что такое было и с другими. В этом плане мы видим вокруг себя людей разного духовного возраста, далеко (часто – весьма далеко) не совпадающего с паспортным возрастом. Взрослые могут оказываться по своему духовному возрасту подростками, детьми, даже младенцами. Равно как дети могут становиться раньше срока взрослыми, даже пожилыми, пережить и понять столько, что приобрести мудрость, которая есть в этом плане спрессованное страдание. Всему свое психологическое время, и застрять так же чревато, как и забежать вперед.

Психология, входящая в рассуждения о замысле человека, прислушивающаяся к извечным спорам философов, культурологов, теологов, получает шанс пробиться к пониманию своей действительной миссии в осуществлении этого замысла. Иными словами, получает шанс стать не только «психологией психики» (выражение В. И. Слободчикова [224] ), но и психологией человека.

Понятно вместе с тем, что основной предмет повседневных забот составляют отнюдь не общие и вершинные устремления, а постоянно сталкивающиеся актуальные мотивы, потребности, цели, которые наполняют (переполняют) жизнь человека. Стоит ли тогда придавать такое место и значение вершинным уровням смыслообразования, в то время как реального человека поглощают житейские хлопоты и конфликты?

Обратимся к одной из самых распространенных (можно сказать – массовых) аномалий личности – неврозам.

Согласно расхожему представлению, причины неврозов коренятся в одолевающих современного человека тяготах, заботах и конфликтах, которые, становясь чрезмерными, приводят к различным формам отклонений. Путь к здоровью видится тогда в преодолении, в борьбе с ними, в их нивелировании, создании все больших внешних удобств и т. п. [225] Драма, тем самым, усматривается как происходящая в рамках (плоскости) того, что выше было обозначено как «действенное поле».

Можно, однако, обнаружить и другой объяснительный ряд, выходящий за рамки непосредственных коллизий «действенного поля». Невротичным человека делают не сами по себе проблемы (которые есть у многих, если не у всех), а частое отсутствие, слабость, непроясненность наддеятельностных уровней смыслового сознания, позволяющих отразить, увидеть себя в истинном свете. Как замечает К. Г. Юнг, – «лица, имеющие проблемы, очень часто бывают невротиками, но было бы серьезным недоразумением смешивать наличие проблематики с неврозом, ибо между ними имеется существенное различие: невротик болен потому, что не осознает своей проблематики, а человек, имеющий осознанную проблему, страдает от нее, не становясь больным… Психоневроз, в конечном счете, есть страдание души, которая не отыскала собственного смысла» [226] .

О каком, однако, как не о собственно «наддеятельностном» смысле может идти в данном случае речь у Юнга? Ведь смыслов деятельностного поля у невротика более чем хватает: осмыслены, вернее – приданы смыслы каждой навязчивости, обостренному чувству самолюбия, построению защит от якобы вереницы обид и т. п. Но, как правило, закрыт, затянут пеленой (непрозрачен) смысл, который бы «свидетельствовал из самого себя», а не был бы прямо зависим от стечения обстоятельств, сгущения внешних противоречий и конфликтов, ввергаясь в которые, становясь их заложником, невротик все более уводится в смысловые сумерки, отдаляясь от света обобщающих смыслов.