Неслучайно поэтому, несмотря на нередкие декларации о взаимном признании сторон, между этикой и психологией остается полоса отчуждения. «Психология, – говорил, например, Ю. А. Шрейдер в одной из академических дискуссий, – построена на том, что можно извне направить, детерминировать путь человека… Этика же исходит из противоположной установки – свободы воли: только тогда и становится возможным сам этический поступок. Свобода воли – основная предпосылка этики. Человек отвечает за свой поступок. Поступок возникает ни почему, как свободный от воли. Этика основана на том, что я делаю так, как хочу – потому что считаю это нужным, а не потому, что мне так хочется. А психология изучает именно то, что же мне хочется. Это не отрицание психологии, это различение ее с этикой. Психология показывает, как происходит поведение, в частности, какие механизмы приводят к ощущению трудности поступка, что в человеке сопротивляется ему, какие механизмы приводят к отказу от поступка. А этика по сути своей антипсихологична. Как ее не волнует. Ее интересует содержание поступка, а не психологический фон» [216] .

Но и психологи могут, в свою очередь, заявить об антиэтичности – лучше поправиться: внеэтичности – психологии. Ведь этика как таковая их тоже не особо интересует. Она имеет в лучшем случае совещательный, но отнюдь не решающий голос в исследовательском процессе, задача которого – понять логику собственного движения психики, ее механизмов, а уже соотносится ли это с нравственными установлениями или нет – дело второе. Соотносится – хорошо. Нет – психолог ничего поделать не может, да и не должен. Главное – не изменять своей (в данном случае психологической) правде, искать, где психологически потеряно, а не там, где морально светло. Отсюда и отношение к изучению нравственного развития. Это для психологов – один из возможных объектов применения психологического аппарата, определенный, причем достаточно узкий, угол зрения наряду с другими ракурсами и путями.

Более того, после Фрейда многие усвоили, что с точки зрения психологии мораль нередко просто фальшь, поза, прикрытие истинного лица, и следование ей обусловлено лишь внешним социальным давлением, общепринятой формой, цензурой. Понятно, что при таком взгляде о свободе воли как основной предпосылке этики речи не идет. Поэтому, несмотря на декларируемые терпимость и почтение, внутреннее убеждение (переходящее часто уже в предубеждение) требует от психолога держаться настороже и подальше от обсуждения нравственных императивов.

Так может происходить и продолжаться до поры, пока мы полагаем задачи изучения личности, ее нормы, здоровья в ней самой, не соотнося с общим путем, замыслом, спасением человека. Если же это соотнесение произвести, то, как мы видели выше, меняется понятие нормы, здоровья, самого смысла личности. И тогда психология из позиции наблюдения, наблюдателя борьбы за человека в человеке входит сама в область этой борьбы как ее инструмент, орудие и совершается кардинальный поворот: из психологии, согласной рассматривать нравственное развитие как частный вариант, сегмент своего применения, она становится нравственной психологией, действующей и видящей мир изнутри нравственного пространства, нравственного понимания человека.

Это вхождение психологии в этику, в нравственное пространство необходимо подразумевает наличие некой общей, единой, пересекающейся территории, предмета (причем не второстепенного, а существенного), который одновременно должен принадлежать как психологии, так и этике. Выше говорилось, что такой точкой пересечения является поступок.

Действительно, поступок произрастает на почве территории, которая принадлежит двум наукам. Таковой территорией является отношение человека к другому (вспомним конец вышеприведенный цитаты С. Л. Рубинштейна – «здесь одновременно область „стыка“ психологии и этики»). Это отношение – центр, стержень этики, возьмем ли мы ее «золотое правило» или императив Канта. И одновременно отношение к другому – это конкретно-психологический факт, правомерный объект психологии. Если при этом, вслед за нашим предположением, рассматривать личность как инструмент достижения человеком своего понятия, своей сущности, то оказывается, что психология исследует пути к некоему едино с этикой понимаемому благу (равно как законы и последствия отклонения от этих путей). Этика тогда по отношению к психологии оказывается не просто производящей абстрактные, оторванные от жизни правила и идеалы, но разрабатывающей, постигающей, указывающей те устремления и вектора, которые в основном и главном направляют к действительно продуктивному, достойному понятию человека, то есть нормальному развитию личности.

То, что нравственная ориентация (читатель помнит, конечно, отличие ее от эгоцентрической, группоцентрической, корпоративной установки и морали) не есть лишь результат внешнего давления, но составляет суть, путеводную нить (несмотря на бесчисленные отклонения) нормального развития, является критерием и внутренним отражением личностного здоровья, можно вывести не только из теоретических рассуждений, но из конкретно-психологических данных. Мы говорили уже о А. Ф. Лазурском, который на основе многих наблюдений сделал вывод, что здоровье личности в наибольшей степени обеспечивает идеал бескорыстного отношения к другому. У последующих исследователей также можно найти сходные выводы [217] (мы еще вернемся к этой теме ниже – в конце параграфа).

Итак, намечается определенное совпадение векторов двух наук. Именно векторов, а не отдельных методов, фигур, построений. Некая общая направленность, разделив которую психология личности из позиции отстояния по отношению к нравственности может войти под ее сень, стать самой нравственной. Не в том, разумеется, плане, что она будет ее отныне во всем олицетворять, тем более диктовать, подменять собой философскую этику и т. п. А в том, что она может сознательно служить ей, зная при этом, что отнюдь не теряет своей объективности, ибо служит тому, что действительно составляет сущность человеческой жизни.

Думаю, что и для этики такой подход был бы важен, ведь говоря о партитуре возвышенной симфонии, не следует забывать о качестве, состоянии и всех особенностях инструментов оркестра. Иначе реальна опасность надмевания и такого восприятия, будто нормативы и постулаты как бы висят воздухе и сверху довлеют над человеком. А раз так, то этика невольно начинает играть в поддавки с отделившейся от нее психологией, с тем же психоанализом, например, согласно которому человек придавлен чуждой его нутру моралью и все время ищет выходы, сублимации, отдушины, ускользания от этого пресса. Как ни печально констатировать, этика давно утратила славное название «практической философии», перестав быть водительницей человека, вызовом, который был слышен в гуще жизни и на базарных площадях (вспомним Сократа), предметом некогда распространенных и острых споров (причем не только ученой, но самый широкой публики – студентов, гимназистов, обывателей). Но уже долгое время (Кант сыграл в этом значительную роль) этика нормативна, чиста, стерильна, отделена от живой жизни.