Замечу, что после «разгрома» редакции «Военно-исторического журнала», проведённого в 1966–1967 гг. [209] с целью ликвидировать «неоднозначное» издание, последними его номерами, в которых действительно поднимались важные проблемы Курской битвы, стали июльский и августовский номера за 1973 г. Как наиболее познавательные и глубокие следует особо выделить опубликованные в них статьи маршала войск связи И. Т. Пересыпкина [210] , генерала армии С. П. Иванова [211] , полковников А. Галицана и Л. Павлова [212] , а также редакционный материал «Использование подразделений автоматчиков» [213] .

В это время главным источником новой информации о Курской битве, как и о войне в целом, становится мемуарная литература, которая с началом 1970-х гг. получила особенно широкую распространённость. Её важной особенностью был более широкий диапазон авторов, чем прежде. Если в предыдущий период публиковались книги в основном полководцев и военачальников от командира корпуса и выше, то с начала 1970-х гг. стали появляться воспоминания офицеров тактического звена и даже рядовых. В иных условиях это было бы вполне нормально и могло привести лишь к положительным результатам – расширению базы исторических источников для научной работы, а также повышению информированности общества о минувшем. Однако в СССР периода развитого социализма этого не могло произойти по определению. Все книги о Великой Отечественной, и в первую очередь мемуары, проходили через фильтр цензуры, подгоняясь под единый стандарт, исключавший обнародование неудобной правды. Да и их авторы, за редким исключением, были людьми, как говорили в ту пору, «идеологически выдержанными», не раз проверенными и понимали, что дозволено писать, а о чём следует умолчать. «Мемуары, мемуары… кто их пишет? – размышлял о 1970-х гг. профессор Н. Н. Никулин. – Какие мемуары могут быть у тех, кто воевал на самом деле? У лётчиков, танкистов и прежде всего пехотинцев? Ранение – смерть, ранение – смерть, ранение – смерть, и всё! Иного не было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе. Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сражённые нашим метким огнём. Симонов, «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с пехотой, разок с разведчиками, поглядел артподготовку – и вот уже он «всё видел» и «всё испытал» (другие, правда, и этого не видели). Писал с апломбом, и всё это – прикрашенное враньё. А шолоховское «Они сражались за Родину» – просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится.

…Лучшие мемуары я слышал зимой 1944 г. в госпитале под Варшавой. Из операционной принесли в палату раненого Витьку Васильева, известного дебошира, пьяницу, развратника, воевавшего около начальства и в основном занимавшегося грабежом или сомнительными махинациями с мирным населением. За свои художества Витька угодил, наконец, в штрафную роту, участвовал в наступательном бою, «искупил вину кровью». Вот стенограмма его мемуаров: «Пригнали нас на передовую, высунул я башку из траншеи, тут меня и е…уло. Мемуары прерывались скабрезными частушками и затейливой пьяной руганью в адрес сестры, делавшей Витьке инъекцию противостолбнячной сыворотки» [214] .

И тем не менее, несмотря на известные «врожденные», отрицательные стороны этого жанра и цензурные рогатки, отдельные авторы, участвовавшие в Курской битве, всё же сумели донести до читателя ряд важных, не всегда удобных фактов, связанных с ключевыми моментами сражений лета 1943 г. Особенно интересны в этом отношении воспоминания командующих армиями, участвовавших в битве. Скроены они были по одной общей схеме. За редким исключением, в них не было подробного анализа оперативной обстановки, детальной проработки решений противоборствующих сторон, а ход боёв изложен поверхностно. Но, как правило, в каждой главе есть несколько интересных сюжетов (описание конфликтных ситуаций, разговор ключевых фигур по важным проблемам и т. д.), о которых раньше не было известно широкой аудитории. Они-то и «вытягивали» всю главу. Например, в книге бывшего командующего 1-й танковой армией М. Е. Катукова «На острие главного удара» [215] при описании событий под Курском такой «изюминкой» стало описание напряженной ситуации, вызванной намерением Н. Ф. Ватутина нанести уже 6 июля 1943 г. контрудар по вклинившемуся противнику. Решение было спорным и до конца не просчитанным. Благодаря этому эпизоду стало известно и о непростых взаимоотношениях между высшим командным составом Воронежского фронта, и о фактах влияния И. В. Сталина на ход Курской оборонительной операции в его полосе [216] .

Из всех мемуаров о событиях под Курском, вышедших в это время, наиболее информативной стала книга К. С. Москаленко «На юго-западном направлении 1943–1945. Воспоминания командарма», увидевшая свет в 1972 г. Хотя при отражении удара ГА «Юг» его 40A крупномасштабных боёв не вела, автор постарался очень подробно изложить и подготовку к битве, и весь период обороны, детально описано участие её войск и в последовавшем затем августовском контрнаступлении. Главной особенностью этой работы стало включение в её основной текст боевых и отчётных документов из Архива Министерства обороны СССР [217] . Они использовались автором к месту, заметно повышали достоверность труда. В частности, в нём впервые был опубликован оперативный план обороны 40A и отчёт штаба Воронежского фронта по итогам оборонительной фазы битвы. Немалый интерес вызывали авторские оценки деятельности генерала армии Н. Ф. Ватутина, его качеств характера как человека и полководца. Бесспорно, эта информация имела большую ценность для изучения переломного момента войны. К сожалению, в мемуарах командарма не нашлось места для освещения такого важного вопроса, как острый спор его с Н. Ф. Ватутиным о том, кто будет командовать войсками на обоянском направлении в ходе фронтового контрудара – он или И. М. Чистяков, который разгорелся за сутки до 12 июля 1943 г. Напомню, этот конфликт, по сути, пустой и вредный для дела, возник на ровном месте из-за болезненной амбициозности К. С. Москаленко, чуть было не привел к срыву этого крупномасштабного мероприятия. Хотя и оттянул его начало на несколько часов [218] .

Немало подробностей, причём нелицеприятных для себя, об участии в летних боях на Воронежском фронте 5 гв. А привёл её бывший командующий А. С. Жадов в своей книге «Четыре года войны» [219] . Именно из его воспоминаний впервые стало известно о том, как тяжело, неподготовленно вводилась в сражение под Прохоровкой 12 июля 1943 г. свежая гвардейская армия, и о серьёзном разговоре Г. К. Жукова с командармом после по поводу его якобы бездействия и отсутствия инициативы в предшествующий этому событию период [220] . Хотя за несколько суток до этого момента А. С. Жадов лично ставил вопрос об обеспечении армии самым необходимым (снарядами, средствами усиления и т. д.) и перед Н. Ф. Ватутиным, и перед представителем Ставки на Воронежском фронте А. М. Василевским, но получал резкие отповеди. Впервые об этом станет известно лишь в 2013 г., когда доктор исторических наук Е. К. Симонова-Гузенко и полковник В. В. Жданов опубликуют выдержки из бесед К. М. Симонова с командармом о Прохоровском сражении [221] . А тогда, в 1970-е гг., об этом, естественно, сказать было невозможно. В крайнем случае, чтобы как-то обозначить событие, допускалось признавать собственные ошибки по неопытности, что и вынужден был сделать в своих мемуарах А. С. Жадов.

В 1975 г. вышла в свет книга воспоминаний И. М. Чистякова «Служим Отечеству». Небольшая по объему, она вызвала неоднозначные оценки. В ней полностью было проигнорировано авторитетное мнение Г. К. Жукова о незначительном эффекте контрартподготовки, проведенной перед началом немецкого наступления в ночь на 5 июля 1943 г., в том числе и на Воронежском фронте. И. М. Чистяков, непосредственный участник тех событий, достаточно интересно и ярко описал, как успешно была реализована эта задумка советского командования в полосе 6-й гв. А: «Только позже, когда мы перешли в наступление, в Томаровке, в Борисове и других населенных пунктах мы увидели тысячи берёзовых крестов над немецкими могилами, да и жители рассказывали нам, сколько им пришлось после этого удара свозить убитых фашистских солдат и офицеров. Артиллерийская контрподготовка не только нанесла серьезный материальный урон фашистам, но и тяжело сказалась на моральном состоянии их войск. Гитлеровское командование убедилось, что расчёт на внезапность удара по нашей обороне сорван.

Многие фашистские офицеры и генералы считали, что артиллерийская контрподготовка была началом нашего наступления. Но все это мы узнали позже, а тогда, как я говорил, меня тревожило одно: перейдут они в наступление или нет? И вторая думка: а не ударили ли мы по пустому месту? Они же могли увести войска! Но я очень надеялся на точность данных разведки…» [222] .

Можно понять генерала, который пытался обосновать своё решение, принятое по приказу вышестоящего командования. Однако приводимые в подтверждение высоких потерь врага доводы не убеждают. Интересно, по каким это признакам местные жители при сборе трупов на поле боя определяли: погиб солдат или офицер в ходе контрартподготовки или уже непосредственно при наступлении? Особенно странным выглядит это утверждение, если учесть, что районы, которые подверглись обстрелу советской артиллерии, располагались в зоне непосредственных боевых действий почти трое суток, и лишь после этого туда могли быть (теоретически) направлены мирное население и похоронные команды.