***

— Любимый мой, ненаглядный… Хочу тебя, всего хочу… внутри. Да, так… еще… еще!

Нежные девичьи губы шептали сладкие, грешные слова. Ласковые ручки гладили, царапали маленькими ноготками, пока он иступлено погружался в тесное, влажное лоно, стискивая свою возлюбленную в нерушимых объятьях. Волны сладкой истомы омывали сердце в такт сильным, быстрым толчкам. Лана… Ланушка… Любимая, весна ненаглядная… О, как восхитительны эти тихие стоны, как покорно, отзывчиво его ласкам стройное тело, как приятна и нежна под рукой ее кожа… Белая, точно снег и такая же… ледяная… Ледяная?! Яр застонал от внезапной болезненной вспышки, что молнией прошила голову. Почему она холодная? Будто не живая совсем?

Но мысли ускользали, разбегались в голове пугливыми мышками. Так не хотелось ни о чем думать, когда рядом его возлюбленная. Когда она так настойчиво, горячо просит ласки, смотрит на него полными нежности глазами и подставляет под жаркие поцелуи изрезанное, окровавленное горло. С ужасом глядя на глубокие раны, Яр попытался отшатнуться, но мир вдруг поплыл и тьма обрушилась на него горным потоком, топя в непроглядной мгле все вокруг и его самого. Ласкавшие его руки замерли и безвольно соскользнули с шеи, а стройное тело, еще миг назад содрогающееся в удовольствии осыпалось сквозь пальцы текучим песком. А он захлебывался, давился наступающей тьмой и как мог пытался вырваться из удушающего плена.

— Любимый, — звенел где-то далекий, угасающий голос — любимый… помоги…

Да что это такое?! Что с ним? Где его жена, его Лана? Невозможным, чудовищным усилием Яр рванулся куда-то вверх, за ней и… распахнул глаза.

— Лана…

Рука слепо шарила по холодной, пустой кровати. Сердце болезненно кольнуло острой ледяной иглой, и эта боль совершенно привела его в чувство. Весь в холодном поту и дрожащий, как новорожденный щенок, он сел на кровати и окинул безумным взглядом пустую горницу. В распахнутое настежь окно дул порывистый ветер и летел снег, а на полу валялся пустой кубок.

На подкашивающихся ногах он бросился к хлопающим ставням и вгляделся в снежную муть. Грудь сдавило такой болью и тоской, что на миг в глазах поплыло.

— Лана!!! — сотряс горницу жуткий рык.

А мгновение спустя огромный черный волк выпрыгнул из распахнутого настежь окна, и длинными прыжками понесся в строну стонущего леса. А буря хохотала рокочущим голосом и порывами ветра сбивала животное с ног. Но зверь только сильнее рвался вперед, черной стрелой пробиваясь сквозь снежную пелену.

***

Довольному смешку Лучезара вторил скрип качающихся деревьев.

— Гляди-ка, запомнила. Ну, хоть на это ума хватило.

— Лучше б не хватило, всякую грязь помнить!

Нож кольнул сильнее.

— Замолкни девка, — пролаял Вьюн.

Лана скрипнула зубами, но ничем не показала, что ей больно. Не отрывая взгляда следила, как подходит к ним оборотень. Мощный, опасный. Ему и меч был не нужен. Поджилки тряслись от одного взгляда на высокую, укрытую темным плащом фигуру.

— Оставь, — коротко бросил он и нож пропал. Вьюн послушным псом отполз в сторону. И тут же наперерез Лучезару бросился Ратимир.

— Брат, стой! — но ее остерегающий крик опоздал лишь на мгновение. Смазанным движением оборотень отмахнулся от княжича и того отбросило на две сажени в сторону.

Она бросилась на помощь к замершему брату. Колотилась вся, когда его подымала. Кровь темными струями лилась из разбитого рта и падала на одежду и ее руки горячими каплями.

— Живучий щенок, — с усмешкой бросил Лучезар.

— Сразись со мной! — прохрипел Ратимир, — Ты, шавка!

— С тобой? — издевательски протянул оборотень, — Да я лишь погладил слегка, а ты уже скулишь и через раз дышишь. А впрочем…

Лана изо всех сил цеплялась за Ратимира, но злой оборотень растащил их за шкирки, словно котят.

— Вьюн, — свистнул Лучезар своему прихлебале. Тот только знака и ждал. Холодная сталь вновь скользнула под израненное горло и ее брат тут же застыл. Позволил схватить себя за шею и даже не дернулся.

— За этакую глупую храбрость, — прошипел Лучезар, — так и быть — дарую тебе выбор. Или убьешь девку сам или сдохнет она в мучениях!

Ратимир так и обмер. Не мог придумать паршивый оборотень пытки хуже и болезненней. Убить сестру… Да от одной такой мысли хотелось руки на себя наложить! А не убить — лишь страданий ей перед смертью добавить. Лес стонал от порывов злого ветра, а взбесившаяся метель слепой, зубастой старухой, тянула свои ледяные пальцы сквозь деревья. И Ратимир чувствовал, как дрожат его руки, а в груди горячо-горячо, словно вся кровь хлынула прямиком к сердцу.