— С приездом, Владимир Петрович! — голос следователя возвращает меня в реальность. — Вы без багажа?

— Без, — отвечаю я. — Чемоданчик с сухарями решил пока не собирать.

Порфирий Порфирьевич ухмыляется и жестом приглашает на выход.

— С кем будем разговаривать? — я не вижу причин сдерживать сарказм. Машина делает круг по полю и направляется к дальнему терминалу.

— С заместителем министра. Игорь Николаевич Евдокимов. В помещении опорного пункта полиции.

— Какая честь! — говорю я.

— Вы про замминистра? — переспрашивает следователь.

— Нет, я про опорный пункт, — отвечаю я с самым серьёзным видом.

Замминистра Евдокимов высокий, худой, подтянутый, в очках, больше похож на учёного из института квантовой физики, чем на милиционера. Но взгляд едкий, холодный, жёсткий. Возраста неуловимого, может быть, тридцать, может быть, сорок. Наверняка, не пьёт спиртного и меряет себя по западным канонам. Из своей громадной практики в налоговой инспекции знаю, такие типы — хозяева своего слова, в том смысле, что как дал, так и взял обратно при изменении погоды.

— Предлагаю не заниматься политесами, — сказал Евдокимов. — Лично мне ситуация предельно ясна. В Афганистане вы совершили злодеяние, предав своих товарищей. Поэтому вас единственного банда оставила в живых. При удобном случае вы ликвидировали свидетеля, этого русского перебежчика, как его…

— Ивик, — подсказывает Порфирий Порфирьевич.

— Сумели добраться до Красного Креста, вернулись домой и начали жить обыкновенной человеческой жизнью. И всё было замечательно, если бы не случайная встреча со старухой Козыревой. У вас не осталось выбора, вы её убили, скорей всего, в сговоре с сиделкой. Потом пригласили в Челябинск Артеменко и тоже её убили, испугавшись, что она попытается держать вас на крючке. Печальная история, но легко просчитываемая.

— Тогда почему не надеваете наручники? — сказал я.

— Вы прекрасно знаете, почему, — ответил Евдокимов. — У нас не хватает доказательной базы. Для убийцы вы сработали очень профессионально или вам банально очень повезло. Будь вы из простонародья, вопрос решился бы на счёт раз: вашим чистосердечным признанием. Но ваш статус не позволяет применять подобные методы.

— Спасибо статусу! — сказал я. — Почки целыми останутся.

— Мораль сей басни совсем иная, — сказал замминистра. — Не надо нас недооценивать. Рано или поздно, но мы найдём свидетелей, видевших, как вы встречали сиделку Артеменко в аэропорту Челябинска. Близкие нам журналисты из телевидения готовы выехать в Афганистан и раскапывать подробности этого расстрела советского госпиталя в Панджшерском ущелье. Лет, конечно, прошло много, но некоторые участники событий, наверняка, живы. Журналисты раскопают. Что не раскопают, то сочинят.

— Наверное, — сказал я. — Если им заплатить.

— При необходимости заплатим, — веско заметил Евдокимов. — Не бог весть какие деньги ради благородного дела развенчания предателя.

— Итак, в чём же мораль? — сказал я.

— Я предлагаю сделку, — сказал замминистра. — Мы разыгрываем на публике спектакль. Вы каетесь в совершенном в молодости предательстве, ссылаетесь на малодушие, элементарный человеческий страх и так далее. Поскольку подробности не известны никому, кроме вас, вариант событий изложим не самый дикий. В рамках этого варианта покойная Козырева умерла естественным образом, от потрясения, когда увидела вас живым и невредимым спустя столько лет. Версию с убийством Артеменко отведем за скобки, в конце концов, какое нам дело до гражданки незалежней Украины, приехавшей в Москву на шальные заработки. Будет позор, но не будет уголовного преследования, это я вам гарантирую.

— Понятно, — сказал я. — Дефицит с козлами отпущения?

— С ними всегда дефицит, — спокойно сказал Евдокимов. — Народ нынче ушлый, на мякине не проведешь. А показывать врагов, из-за которых наше движение к светлому капиталистическому будущему проистекает не слишком гладко, надо. Ворами бизнесменами и продажными политиками уже никого не удивишь. Ваш же случай поистине уникальный. В каком-то смысле отражение в конкретной судьбе истории страны после крушения Советского Союза: предательство по трусости, попытка забыть и жить нормальной жизнью и раскаяние, наступившее на самом пике карьеры. По большому счёту — православный мотив. Люди вас не осудят, скорей, пожалеют и сделают вывод, что не так всё провально с возрождением национального духа в родной стране.

— То есть вы не сомневаетесь в моей виновности? — спросил я.

— В ней никто не сомневается, Владимир Петрович, — сказал Иван Геннадьевич. — Выбросьте вы эту иллюзию из головы. Вопрос не в виновности, а в том, кто какие интересы преследует. Интересы вашего губернатора, при всём к нему уважении, в общем-то, местечковые, поэтому он и не сможет долго вас защищать. Думаю, вы сами это хорошо понимаете.

— А вы, значит, стараетесь ради блага всея Руси? — сказал я. — Способы удивительно напоминают сталинские.

— Помилуйте, Владимир Петрович, — сказал замминистра. — Мы всего-навсего берём из предыдущего опыта самое рациональное. Не секрет, что у каждого, кто начинал карьеру в девяностые, обязательно найдутся в биографии фактики, которые позволяют обеспечить ему срок. Легко. Только тюрем на всех не хватит, да и не нужно это никому. Что касается блага страны, это нам строить будущее, от наших усилий зависит, какой Россия будет через двадцать-тридцать лет. Не хочу заниматься обобщениями, но ваше поколение выступило разрушителями и не предложило ничего взамен. Нам приходится двигаться на ощупь, не у кого учиться.