— Кто это? — спросил я.

— Карина Артеменко — сиделка Козыревой, та самая, которая отсутствовала в ночь смерти покойной. Вы знаете, она пропала. Купила билет на самолёт, улетела и не вернулась в Москву. Догадываетесь, куда она отправилась?

— Понятия не имею.

— Она улетела в Челябинск, Владимир Петрович. Очередное странное совпадение.

— Послушайте, Иван Геннадьевич. В Челябинске живёт больше миллиона человек. Из чего вы делаете вывод, что сиделка Козыревой поехала в Челябинск для встречи со мной? Вдруг у неё здесь родственники живут? Она сейчас пьёт чай и знать-не знает, что московский следователь в своих фантазиях её уже похоронил.

— Может быть, — сказал Иван Геннадьевич. — Пока не могу ни подтвердить, ни опровергнуть свои подозрения. Мы объявили её в федеральный розыск, и есть у меня мрачные предположения, что живой мы Артеменко не найдём. Вы на позапрошлой неделе не покидали город?

— Нет, у меня, знаете ли, сумасшедшая загрузка на работе. Хотели было с женой съездить в Тайгинку, проведать её отца, он болеет в последнее время, но так и не собрались.

— Жена, разумеется, подтвердит?

— Естественно, — сказал я. — У меня от жены тайн нет.

— Владимир Петрович, вам знаком этот человек? — следователь кладёт на стол старенькую чёрно-белую фотографию. На фотографии Неруда держит в поднятой руке автоматическую винтовку. Я сижу в его ногах с деланой улыбкой.

— Знаком. Это Пабло Неруда, он так сам себя называл. Как его звали по-настоящему, мне неизвестно. В плену я был его личным рабом.

— У вас хорошая выдержка, Владимир Петрович, — сказал Иван Геннадьевич. — Ни один мускул на лице не шевельнулся. На допросах в Особом отделе вы о нём не рассказали.

— Особый отдел больше всего интересовало, не завербовала ли меня американская разведка. В этой связи сообщать о белобрысом не было нужды.

— Тоже самое мне сказал бывший старший следователь Особого отдела Оганезов, который вёл ваше дело. Вы его помните?

— Смутно. Я тогда был в растерзанном состоянии.

— Он просил передать вам привет. Подполковник Оганезов на пенсии, живёт по большей части на подмосковной даче, крепкий армянский старик с очень хорошей для его возраста памятью. Он мне так и сказал, эта фотография и подробности биографии русского перебежчика, его, кстати, звали Ивик Олег Евгеньевич, отпрыск потомственной чекистской семьи, попали в Особый отдел после разгрома банды в восемьдесят девятом году, незадолго до вывода наших войск из Афганистана. Вы к тому моменту учились на четвёртом курсе института, никаких правонарушений за вами не числилось, проще говоря, вас решили не дёргать. «Чего прошлое ворошить, — сказал мне Оганезов. — Парень тогда пытался вернуться к нормальной жизни. Какая у него там могла быть разборка с этим Ивиком, одному богу известно, нам известно лишь, что Ивик был убит незадолго до того, как ефрейтор Овчинников попал в отделение Красного Креста в Пешаваре. Собаке собачья смерть».

— Тогда зачем прошлое ворошите вы? — сказал я.

— Работа у меня такая, Владимир Петрович. Особенно учитывая то обстоятельство, что ваше прошлое могло соприкоснуться с современностью. Итак, что же произошло с этим Ивиком? Как вы его назвали?

— Пабло Неруда. Я его пристрелил. Был авианалёт наших «вертушек» на местоположение банды, белобрысого ранило, я его добил. Надеюсь, не станете спрашивать, почему?

— Не стану. Но, согласитесь, под определённым углом вашу жизнь можно рассматривать как как последовательное избавление от свидетелей неизвестного негативного поступка. Я не хочу давать вам наивный совет остановиться и раскаяться. Хотя, на мой взгляд, это лучший выход.

— Лучший? — сказал я. — А что же в таком случае худший?

— Худший? — лицо следователя напоминает сейчас маску египетского фараона. — Худший, когда тени убитых начнут приходить во снах. Извините за некоторую патетику.

Я расхохотался:

— Иван Геннадьевич, давайте прекратим эту комедию. Вы не актер и мы не в театре. Я действительно застрелил Неруду, но он был враг, и дело было на войне.

— Мне почему-то кажется, — сказал Иван Геннадьевич, — что вы до сих пор на войне. Есть в интонации вашего голоса такая, знаете, волчья хватка.

— Это у меня профессиональное, — сказал я. — Всю жизнь в фискальных органах. Такие истории приходилось на практике наблюдать, волосы дыбом на лысине вставали. Я вас прекрасно понимаю, дело о смерти Козыревой полно странных обстоятельств. Так и возникает желание нарисовать прямую безупречную схему про изверга-предателя, который задушил уважаемую бабушку и продолжает жировать на ответственном посту. Но позвольте заметить с высоты моего возраста, жизнь куда оригинальнее всех наших логических построений.

— Вот мой номер телефона, — следователь протянул визитку.- Позвоните, если сочтёте нужным. Я очень надеюсь, что в самое ближайшее время мы обнаружим Карину Артеменко живой и невредимой.

— Я тоже надеюсь, — сказал я. — Хотя и не знаком с дамой лично.

Палыч вызвал к двенадцати в загородную резиденцию. Плохой знак, воскресенье у нас святой день, для дома, для семьи, встречаемся по работе только в экстренных случаях. Передал через референта, тоже ничего хорошего, значит, «прослушка» уже установлена. Наш губернатор нормальный мужик, иерархией без нужды не козыряет.