Шрифт:
— Дийна!.. Я гляжу на тебя и вижу ту же…
— Нет, Джай… Нет! Это не так… Может ты и видишь прежнюю меня, или хочешь видеть… но я-то изменилась… очень изменилась… И не спорь! — она жестом пресекла его попытку возразить. — Мне лучше знать! Я очень изменилась. И меня устраивает все… у меня сад, сын, внуки, у меня здесь подруги… Тили и Балила… и Мафа… Всё расспрашивают, как мне удалось вырастить розу такого голубого цвета… сколько не даю им отростки — не принимаются… Твоя роза… Помнишь?
Он кивнул. Эта роза будет цвести лишь в ее саду… лишь для нее…
— Всё меня устраивает… Я счастлива и сейчас. Только по-другому счастлива…
— Без меня… — Джай понимал, и от этого было больно.
— Да… без тебя… Но… когда ты прилетаешь, чтобы тревожить мои ветви… Я бы сорвалась… я бы полетела вместе с тобой… а не могу… Корни глубоки… очень глубоки… Я всегда была такой, Джай. Не твоя здесь вина. Ты — ветер… я — ива у воды… Прошу — улетай… Не возвращайся больше… Только в снах, в воспоминаниях… не наяву… И фокус этот свой оставь…
— Какой фокус?.. — Джай плакал.
— Когда ты смотришь где я, что делаю… Я знаю, ты умеешь… Не подглядывай… Просто улети и забудь.
— Как?.. Как я забуду?
— Забудь, что я еще есть… Юности нашей не забывай. Эта память свята. Это наше с тобой счастье… Я у тебя первая и ты у меня первый… и последний… А вот ты еще будешь любить…
— Дийна!
— Джай! Слушай меня! Позволь мне немного поучить тебя жизни, раз уж выгляжу, как твоя мать!
— Дийна!
— Не спорь!
— Ты всегда учила меня жизни, даже когда была девчонкой с двумя косами и веснушками…
Она улыбнулась.
— Может и так… А ты всегда останешься мальчишкой, Джай, даже когда тебе стукнет сотен пять! Я уверена…
— Сотен пять? Нет… это вряд ли… Столько даже Одаренные не живут…
— Да какая разница?! Где три сотни, там и пять… Для таких, как я, это целая вечность. Хочу сказать, что, сколько б тебе не стукнуло, ты всегда будешь таким. И не только внешностью, это не снаружи — это внутри! Ты будешь ветром… легким, беззаботным, способным на все… крылатым ветром… весельчаком, хулиганом, изменчивым и непредсказуемым… То ты забавляешься, растрепывая волосы девчонкам, час провозившимся с гребнем и лентами, а то нагоняешь грозовые тучи, сносишь крыши и, как тростинки, ломаешь дубы… Ты такой… Джай…
Молчание.
— Взгляни в окно.
Джай послушно подошел к распахнутому окну, что смотрело в сторону реки. Он специально выбирал вид, когда строил этот дом. Дийна, имя которой означало «ива» любила воду, и ивы, словно ее подружки, столпившиеся у воды, радовали ее сердце. Сейчас их вытянутые листья, позолоченные осенью, начали осыпаться…
— Видишь? — спросила она.
— Ивы у реки.
— Да. Когда листья их были свежи и зелены, ветер играл с ними… прилетал… улетал… а листья лишь шелестели и зеленели… Но когда настала осень, листья пожелтели, они едва держаться за ветви… А порыв ветра срывает их и уносит, ускоряя… старость… забвение… приближает зиму…
— Дийна!..
— Джай! То же самое ты делаешь со мной… Мое время чудес прошло. Дай мне насладиться своей осенью, она коротка…
— Дийна… — он целовал ее руки… и плакал…
— Лети… мой крылатый ветер, лети…
— Не умею я летать!
— Еще как умеешь! Лети…
2
Джай поколебался с минуту, топчась на пороге. «Как он меня примет?» Постучал. Шаги за дверью. Открыл мужчина, выше его, шире в плечах, тонкокостный, как вся порода междуморцев, но более коренастый, нежели Джай… Пепельно-серые волосы едва прикрывают виски, черные глаза со вздернутыми уголками обрамлены множеством морщин, седина в короткой бороде… Он застывает на месте, узнав Джая. Медлит. Затем выскакивает на порог и заключает в объятия:
— Отец!
— Алетейс…
Сын приглашает его в комнату просторного красивого дома, который лет сорок назад возвел Джай. Здесь уютно, светло, богато… Вечер. Вся семья собралась. На резном диванчике из дерева сот, разместилась Шена — его невестка, вышивая шелком пестрых птиц в витиеватом узоре. На циновке, расстеленной на полу, сидит за чтением, скрестив ноги, Брай, старший сын Алетейса — он уже юноша, с красивыми чертами, пытливым взглядом, стройный, худощавый. У столика, где в плетеной корзине лежат налитые солнцем виноградные кисти, стоит, пощипывая ягоды, Тен — средний, ему четырнадцать, такой же гибкий, стройный, как и Брай, но глаза быстрые, хитрющие — глаза истинного междуморца. Младший — Билив не месте не сидит, — носился по комнате весенним ураганом, пока Джай не вошел, а увидев гостя, резко затормозил, едва не сбив столик вместе с корзиной и виноградом в ней.
Алетейс суетливо выстраивает сыновей рядком, Шена, поздоровавшись, спешит на кухню, за угощеньями. Джая усаживают на диванчик.
— Мои… — гордо кивает Алетейс на детей.
Старшие пепельноволосые, черноглазые, а младший — его Джай видел лишь один раз, шесть лет назад, тогда мальчику и года не было — рыженький, как Дийна… Он хлопает зелеными глазенками — не узнает.
— Почему ты бросил ее? — говорил Алетейс, в голосе упрек, глаза опущены.
После приветствий, вежливых разговоров о последних новостях, демонстрации умения Билива с Теном петь, а Брая — играть на лютне, после ужина вкусного, сытного, по-домашнему изысканного, после бокала хорошего междуморского вина, их с сыном оставили, наконец, вдвоем.