Как мы дошли до этого? Я не могла понять, почему все это происходит. Он сказал, что хотел бы помочь мне. В течение нескольких недель после выхода моей статьи в журнале Harper’s Bazaar он каждый раз переодевал детей перед прогулкой и один раз за несколько дней перестирывал груды белья. Тогда мне казалось, что он понял: часть нашей общей ответственности он должен взять на себя. Я и впрямь простодушно поверила в то, что наша ситуация изменилась и отсутствие у мужа работы станет для нас уникальным шансом найти разумный баланс в распределении обязанностей раз и навсегда. Так почему же я снова вернулась «на исходную позицию» и вынуждена поднимать с пола его грязную одежду и кипеть от негодования?

Каждая здравомыслящая женщина, из тех, кого я знаю, отдает себе отчет, что разумный баланс далеко не всегда подразумевает четкое разделение на две половины. Отношения в семье чем-то похожи на сжатие и последующее растяжение. Какими бы устоявшимися ни были наши отношения, они никогда не стоят на месте. В принципе одним из ключевых показателей благополучных отношений является способность приспосабливаться к изменениям. Это касается не только событий в жизни, сопряженных с трудностями, но и вполне предсказуемых перемен. Насколько быстро и эффективно мы способны вместе адаптироваться к новому графику, переезду, потере работы? У нас уже был «момент истины» в тот День матери, и я думала, что произошедшие с нами после этого перемены окончательны и бесповоротны. Меня пугало то, что все может так быстро вернуться к началу. В тот вечер я, обуреваемая своими опасениями, прочитала эссе писательницы Сары Брегель «Как сказать о том, что вы, пожалуй, больше не хотите быть замужем». В своей работе она рассказывала, как в ней зрело желание развестись. Это эссе передавалось из уст в уста, и автор была мне знакома – она тоже писала о воспитании детей, о жизни и любви. Я не ожидала, что хотя бы на йоту узнаю в том, о чем она пишет, себя и свою ситуацию. Или надеялась, что не узнаю. И все же я почти сразу обнаружила в ее тексте линию эмоциональной самоотдачи, ее признаки я находила почти на каждой странице. «Я говорила о том, что лучше справляюсь со своими родительскими обязанностями, когда я одна. Я говорила о разочаровании, о чувстве обиды и негодовании, которые захлестывали меня так, что я готова была взорваться. И я поняла, по крайней мере в тот момент, что я так больше не могу». У меня никогда не возникало ощущения, что я так больше не могу. Но была ли я разочарована и возмущена до предела? Определенно да. И тогда я подумала: почему мне действительно проще со всем справляться, когда его нет рядом? Но мы же как раз пытались все наладить. Мы поговорили об эмоциональной самоотдаче. И мы двигались в нужном направлении, по крайней мере, некоторое время назад. И продолжим это делать снова, как только я разгадаю секрет магической формулы, которая и поможет нам в этом. Потом я дошла до той части эссе, где Сара описывала, как ее муж делал все, о чем она его просила, и даже более того – готовил завтрак, мыл посуду, помогал ухаживать за детьми. Казалось бы, ситуация выглядела не такой уж безнадежной, но я должна была догадаться, что все не так просто. И тут я дошла до ее главной мысли. «Все всегда возвращалось на круги своя, – пишет она. – Какая-то часть меня понимала, что все так и будет постоянно откатываться на исходную. И так будет продолжаться вечно. Единственное, что я буду потом вспоминать о своей жизни, – это то, как я была чьей-то вечно недовольной женой». Потом в телефонном разговоре я спросила Сару, был ли в ее случае явный переломный момент, после которого она поняла, что неравное распределение обязанностей в ее семье уже начало превращаться в неразрешимую проблему. Я упорно хотела знать, замечала ли она какие-нибудь тревожные сигналы приближающейся катастрофы, но она сказала то, что я больше всего боялась услышать, – что перекос в разделении общих забот между ними всегда был таким значительным, особенно после рождения двоих детей. Она рассказала мне о своем муже, который всегда действовал из лучших побуждений и просто не понимал всей сути проблемы. С тем же успехом она могла бы описать мне мою собственную жизнь. Ее муж вырос в семье, в которой отец никогда не обременял себя никакими хлопотами о доме и детях. Когда Сара просила мужа помочь ей, она чувствовала его внутренний протест: «Но ведь это меня не касается». Он был очень горд собой, когда складывал посуду в посудомоечную машину, и ждал от Сары благодарности, если не похвалы. Сара же загружала посудомойку в три раза чаще, чем он, и никто этого даже не замечал. Если же она заводила разговор об эмоциональной самоотдаче, то он всегда заканчивался тем, что именно она оказывалась в роли вечно всем недовольной жены. Иногда ее муж начинал заниматься самобичеванием по поводу того, что делает недостаточно много. И тогда у нее возникало такое чувство вины, что гораздо проще было без лишнего шума сделать все необходимое самой. Нечто похожее происходило и с нами. Я как будто смотрелась в зеркало.

Я старалась вспомнить, как начинались наши отношения с Робом, чтобы попытаться найти разницу между ними и историей Сары и ее мужа, ту разницу, которая помогла бы мне вновь поверить в то, что у нас все будет хорошо. Я хотела твердо убедиться в том, что у нас все иначе. Мы с Робом начали встречаться в старших классах. Когда нам было по семнадцать лет, наши общие друзья пригласили нас на свадьбу. Само собой, мы должны были что-то подарить, и уже тогда выбирать подарок пришлось мне. Я купила вафельницу, красиво упаковала ее и подписала открытку от нас обоих. Пока мы ехали в машине на свадьбу, воздух дрожал от напряжения. Роб ужасно нервничал из-за того, что мы были приглашены как пара, хотя он и не говорил этого вслух. Но я обо всем догадалась сама, потому что он все время молчал и не захотел взглянуть ни на меня, ни на наш общий подарок. Напряжение в машине становилось просто удушающим. Когда он украдкой бросил взгляд на коробку с подарком, я спросила, не хочет ли он узнать, что внутри. Он ответил, что ему все равно. Я закатила глаза и спросила, может, мне стоит вовсе вычеркнуть его имя на этой дурацкой открытке. Я знала, что он ненавидит подписывать открытки. А потом, спустя время, я раскритиковала его за то, что он подарил мне на День святого Валентина пустую открытку. Он расстроился. Я все сгладила. Конечно, в то время я не была такой опытной в области эмоциональной самоотдачи, как сейчас. Но даже тогда я, сама того не ведая, уже начала осваивать, что это такое.

Пока мы ехали домой, Роб долго рассуждал о том, что он против института брака и что он вполне уверен в том, что никогда не женится.

«А я бы хотела когда-нибудь выйти замуж», – сказала я как бы между прочим, вонзая каблуки в потрепанный коврик под ногами. Я пристально смотрела на бегущую дорогу.

Я часто шутила, что мы не знали, во что ввязывались, когда поженились в возрасте двадцати лет. Я мысленно вернулась к тому времени. Или, может быть, мы знали? Он был не из тех, от кого можно ожидать романтических ухаживаний. Я была не из тех, кто отказывается от желаемого. С тех пор ничего не изменилось. И если тогда у меня было хотя бы слабое представление о том, как мы, две личности, сможем идти по жизни рядом или взаимно дополнять друг друга, то ни в семнадцать, ни в двадцать лет я не отдавала себе ни малейшего отчета в том, какой груз ответственности мне придется взвалить на свои плечи, и в том, как эта проблема будет видоизменяться на протяжении нашей взрослой жизни. На самом деле я отчетливо помню, что покупка вафельницы тогда была для меня сущим весельем. Это была игра во взрослую жизнь. В те времена сама мысль, что мы можем покупать подарки от нас двоих до конца наших дней, доставляла мне невероятное удовольствие, потому что ставить наши имена рядом друг с другом мне казалось безумно романтичным. Я была воспитана таким образом, что должна была расценивать эмоциональный труд как нечто по сути своей романтичное и в то же время достойное взрослого человека. А я, будучи совсем молодой девчонкой, отчаянно хотела быть и романтичной, и взрослой. Наша общая открытка, приложенная к той вафельнице, была аналогична нацарапанной в школьном альбоме надписи «миссис Джемма Хартли». Только открытка вызывала во мне даже больше трепета, потому что ее можно было не прятать от других, как надпись в альбоме. По сути, я могла бы сунуть эту открытку в его обескураженное лицо. Это был тонкий намек на то, каким может быть наше будущее.

В то время я не понимала, что это именно мне следовало бы испугаться больше, чем ему. Я могла бы предвидеть, каким станет наше будущее, если я возьму на себя покупку подарков и открыток от нас обоих. Так же моя мама, тети и бабушки поступали в своих семьях. Я наблюдала, как эти женщины собирались вместе, чтобы распланировать совместные праздники или каникулы. Как они накрывали на стол, как они принимали решения и как они всегда следили за тем, чтобы все без исключения, начиная с уборки и заканчивая уроками, было выполнено. У меня была возможность посмотреть на эмоциональную самоотдачу как на ряд поступков, поддерживающих любовь в семье. И их мужья небезосновательно любили и уважали их за это. Тогда мне казалось, что ради любви можно сделать все что угодно, по крайней мере, это было справедливо для женщин. И как мечтающий о любви подросток, не имеющий ни малейшего представления о реальной жизни, я считала, что отдавать все что угодно во имя любви, бесспорно, того стоило. Я не могла и подумать, что когда-то буду так раздражаться, подписывая нашими именами и именами наших детей сорок рождественских открыток. Меня семнадцатилетнюю сама мысль об этом привела бы в неописуемый восторг.

Возможно, именно поэтому я и пришла к тому, что имею сейчас. С самого детства я была подготовлена американской культурной средой, более того – христианской средой, к идеализации такого понятия, как эмоциональная самоотдача. Я знала, что религиозные женщины расценивают «обслуживание» своих мужей как праведную стезю на пути к истинной вере. Я ходила в маленькую христианскую школу, где нам методично вдалбливали, что роли мужчин и женщин в обществе отличаются коренным образом. Впрочем, это вдалбливали еще с детского сада. Нас учили, что все достоинства женщины так или иначе связаны с ее способностью удовлетворять потребности своих близких, отдавая им всю себя, выстраивать взаимоотношения и скреплять семью с помощью веры. Что наша задача – воодушевлять мужчин, чтобы они могли вести за собой других, по сути, «расчищая» для них путь к успеху как в жизни, так и в вере. Позднее я начала подвергать сомнению многие из этих ошибочных наставлений и перестала руководствоваться ими, но избавиться от заложенных в детстве установок окончательно мне не удалось. Я все еще верила, что эмоциональная самоотдача – это в большей степени моя сфера ответственности, раз уж другой причины для этого, кроме той, что я лучше с этим справляюсь, не нашлось. Если я управляла домом, это оказывалось и проще, и удобнее. Когда я смотрела, как живут другие люди, я, со своим небогатым жизненным опытом, убеждалась в том, что именно такое положение вещей одно из тех немногочисленных явлений, которые остаются неизменными. Моя религиозная бабушка, моя тетя-атеистка и наша красавица-соседка – все они занимались эмоциональным обслуживанием своих мужей. Я никогда даже не задавалась вопросом, может ли быть по-другому. В сущности, я настолько глубоко впитала эти убеждения, что начала приобщаться к этому еще в средней школе. В нашей маленькой христианской школе была своя традиция: в те дни, когда проходили баскетбольные матчи, мы все завязывали мальчикам галстуки. И я завязывала и поправляла галстук мальчику, в которого я тогда была влюблена. Я знала расписание его уроков, хотя он ни разу не потрудился запомнить мое. Уже в то время эмоциональная самоотдача была моей сферой ответственности.

В каком бы возрасте мы ни начинали ходить на свидания, в двенадцать или в двадцать лет, большинство из нас сталкиваются с тем, что от нас ждут проявлений эмоциональной самоотдачи почти сразу, как только мы начинаем познавать, что такое в принципе романтические отношения. В то время как среди мальчиков приветствуется некая отстраненность и равнодушие, ведь они боятся эмоциональной привязанности, как чумы, девочки задаются принципиально иным вопросом: как мне сделать этого человека счастливым? От нас ожидают, что мы отодвинем себя на задний план, выдвинув на авансцену отношений возлюбленного и связав воедино его чувство собственного достоинства и понимание того, какими заботливыми и внимательными мы можем быть. К тому времени, когда мы вступаем в отношения, мы уже впитываем в себя прочно укоренившиеся в обществе идеи о том, какой должна быть хорошая подруга, а позднее хорошая жена и мать, а также постоянно крепнущее понимание тех гендерных ролей, которые мы будем играть, когда вырастем. Девочки становятся более общительными, они тоньше разбираются в чувствах и знают, как завязывать отношения. Такой тип поведения не поощряется мальчиками-подростками. Лишь позднее это становится «естественным», когда мы формируем пары и заполняем эмоциональные пробелы своего партнера и помимо этого черпаем по крупицам из нашей культуры понимание того, какими мы «должны» быть. Девушки должны опекать и заботиться, но вместе с тем не слишком донимать своим вниманием. Они должны быть чуткими к нуждам других, но при этом нетребовательными и некапризными, покладистыми и легко идущими на компромисс. Разумеется, все это в дополнение к целой цепочке патриархальных установок, которые диктуют, какими должны быть внешность, сексуальное поведение, интеллектуальный уровень, чувство юмора – список можно продолжить. В сфере романтических отношений необходимость того, чтобы женщина поддерживала для мужчины комфорт и радость, доведена до максимума. Мы вкладываем очень многое в наши отношения: мы стараемся хорошо выглядеть, поддерживаем непринужденное общение, но в то же время выражаем заботу, планируем, предугадываем нужды и потребности… Все это выматывает, при этом любые признаки приложенных усилий должны быть замаскированы. Все должно быть легко и гладко, как невидимый шов.

В самом деле, мало что может считаться большим оскорблением, чем то, что вас сочтут «девушкой с высокими запросами». Этот термин почти всецело закреплен за женщинами, которые требуют эмоциональной самоотдачи от своих партнеров. А эмоциональная самоотдача, если смотреть на нее как на работу, коей она в действительности и является, по сути своей совершенно несексуальна. Конечно, мужчины хотят эмоциональной самоотдачи от женщин, но они предпочитают воспринимать ее как нечто непринужденное и приносящее радость, как совершенно естественное дополнение к личности женщины, а не как нелегкий труд, который в конечном счете выматывает нас.