И пастух ее увидел. Она ехала в колеснице, запряженной резвой четверкой, рядом с красавцем чернооким. На лице улыбка – а в душе слезы.

И потянулись долгие дни, и жестокие ночи с тяжелыми сновидениями, и свирель не пела более. И все будто замерло в оцепенении и глухой тоске. И все как сон, дурной нехороший сон. Но и он прекратился, уступив место кошмару реальности. Черный огонь зажегся в сердце юноши.

Бедные, бедные маленькие мотыльки. Вы летите на обманчивый свет и погибаете.

Лишь тьма, стальной жестокий клинок в ночи, пронзительный крик, алая кровь на белом одеянии – и конец!

Только склепу досталась она, юная и прекрасная, со смертью обрученная. И не найдется никого, кто смог бы еще раз зажечь неверный огонек ее жизни.

А ночь, темная ночь, скрыла злодеяние, окутав все и вся густым мраком.

Не бойся, пастух, загадочная ночь умеет хранить свои секреты. И твою страшную тайну схоронит она во тьме.

Вперед! Сквозь стены! Лети, Душа!

Видишь, встает золотое солнце. Медленно выплывает оно, и лучи его целуют землю.

Смотри! Вот выводит стадо пастух. Знаешь ли ты этого дряхлого старика с вечным отражением скуки и глухой злобы в глазах? Нет? Тогда смотри и слушай, я расскажу тебе…

– Конечно, на самом деле все было не так, – неожиданно буднично закончила царица. – Эта история долго обрастала выдумками и домыслами, пока не сделалась такой, какой вы ее услышали.

– А как было на самом деле? – поинтересовался Вильдерин.

– На самом деле? – Лиммена устремила задумчивый взгляд в никуда. – На самом деле, пастух никого не убивал. Он сам умер молодым. А девушка продолжила жить. Вышла замуж и превратилась в царицу Илирина.

– О! – не смог скрыть Вильдерин изумления.

– Я называла его "возлюбленный солнца" за светлые волосы и глаза. Но теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Вильдерину не нужно было повторять дважды, и он завел отвлеченную беседу. Разговор пошел о живописи и поэзии, архитектуре и музыке. Аданэй понял, что не сможет поддержать беседу – в Отерхейне кханади не учили изящным искусствам, – и сразу почувствовал себя лишним.

"Наверное, я и впрямь дикарь, – подумал он, но тут же продолжил мысль: – Ну и пусть. У меня есть иные таланты и преимущества".

Правда, какие именно, он так и не смог придумать, но решил не заострять на этом внимание. В конце концов, его всегда любили женщины ("и мужчины", – усмехнулся он про себя), а значит, было за что.

Очень скоро Аданэй перестал прислушиваться к беседе и вникать ее смысл. Но тут Лиммена обратилась к нему:

– Ты очень понравился моей Рэме, Айн, – непонятно к чему произнесла, посмотрев куда-то поверх его головы.

Аданэй проследил за ее взглядом и только сейчас заметил, что служанка находилась в комнате и сидела в углу, обхватив колени руками. После фразы царицы она бесшумной тенью отделилась от стены, осторожно подошла к нему и присела рядом, схватив за руку.

– Иди за ней, Айн, – сказала Лиммена. – А нам с Вильдерином еще есть, что обсудить.

Аданэй решил, что ему действительно лучше последовать за служанкой. Судя по всему, его выпроваживали, чтобы он не мешал царице предаваться сладким утехам со своим любимцем.

Оказавшись в соседней комнате, Аданэй улыбнулся служанке:

– Что ж, я пойду вниз. Рад был тебя увидеть, Рэме.

Она ничего не ответила, только посмотрела на него очень странно. А в следующий миг прыснула со смеху:

– Какой ты забавный, Айн! Ничего не понял. Ведь повелительница сказала, что ты мне понравился.

– И что?

– Как это что? Она всегда старается пойти навстречу моим желаниям, – и руки девчонки обвились вокруг шеи Аданэя. От удивления он отпрянул, но Рэме с неожиданной для хрупкой девушки силой притянула его обратно, прижавшись к нему всем телом.

– Брось, Айн, – все еще со смехом произнесла, – тебе все равно некуда идти. Уирген закрыл нижнюю залу на ночь, покои Вильдерина тоже закрыты, ключ у него. А их с повелительницей сейчас лучше не тревожить, сам понимаешь. Эту ночь ты будешь моим. Восхитительно, правда?

Ее глаза порочно и похотливо сверкнули с детского личика, а потом она отодвинулась и соблазнительно начала стягивать платье.

Аданэй не относился к числу мужчин, способных устоять перед юным женским телом, а потому, хотя разум и находил сложившуюся ситуацию унизительной, плоть с этим явно не соглашалась.