же далеко мне пришлось забраться, чтобы добраться до тебя», — подумал я.

— Хорошо, — сказал я себе. — Ломаю судьбу, — и провел рукой по щеке девочки.

Асука открыла глаза.

— Мне приснился удивительный сон, — сказала она и улыбнулась. Мне ничего не осталось делать, кроме как улыбнуться в ответ. Даже, невзирая на черные зубы, на ее губах играла улыбка влюбленной женщины.

— Это был не сон, — я снова коснулся ее щеки.

Асука села и испуганно оглядела веранду.

— Ой, — сказала она.

— Полезай в бочку, — улыбнулся я

Девочка стремглав выскочила из ящика и забралась в офуро.

— Вода не остыла? — спросил я.

— Нет, — выдохнула она.

— Голову запрокинь, — попросил я.

Асука послушно откинула голову и закрыла глаза. Я принялся тщательно полоскать ее волосы, отмывая от опилок. Рыбой от нее больше не пахло.

— Все. Можешь вылезать.

Девочка села в бочке и посмотрела на меня.

— Господин что-то сделал со мной, — сказала она, покраснев. — Когда господин стирал мое кимоно, мне было ужасно стыдно, что он делает такую неподобающую вещь, и одновременно необыкновенно сладко от этого. Я думала, что сердце у меня сейчас выскочит из груди.

— Вылезай, — я снова ей улыбнулся.

— Если господину не нравится охагуро, я сегодня же ототру зубы песком.

— Не вздумай! — испуганно воскликнул я. — Эмаль повредишь. Никакого песка! Само облезет. Морковки погрызешь, и нормально будет. Вылезай давай.

Девочка чуть помедлила и выбралась из бочки.

Я поднял над ней кадушку с чистой теплой водой:

— Волосы сполосни, чтобы опилок не осталось.

Опустив кадушку, я посмотрел на нее. Асука стояла, глядя в пол, красная, как мак. Она не знала, куда девать руки. Было видно, что ей хотелось прикрыться и одновременно она стеснялась это сделать. Я взглянул на ее грудь.

«Ну вот. Нормальная реакция, — удовлетворенно подумал я. — А то устроила мне тут нудистский пляж».

Я завернул ее в чистое полотенце и обнял.

— Господин, — чуть слышно прошептала она.

Я медленно вытирал ее. Девочку била дрожь, глаза у нее постоянно закрывались, стук сердца был слышен на расстоянии.

Потом полотенце упало, и я дал волю своим рукам и губам.

— Я не могу стоять, — жалобно проговорила она. — У меня ноги подкашиваются.

Я подхватил ее на руки и отнес в дом. Расстелил футон и уложил на него.

Асука открыла глаза:

— Господин посещал гейшу? Только гейша может научить такому.

— Нет, — улыбнулся я. — Я смотрел Тинто Брасса.

— Я не понимаю, — прошептала она. — Я совсем ничего не понимаю.

Она даже не добавила «господин». Потом она замолчала, потом кусала свою руку, чтобы не закричать. Потом она плакала, а я держал ее голову у себя на коленях и что-то шептал ей. И, по-моему, я шептал по-русски.

Потом она села,

— Я знаю, я должна ублажить господина. Я не гейша, я так не умею, но я буду стараться. Господину будет хорошо со мной, — и она решительно потянула завязочки на моих штанах…

Домой я ее не отпустил. Утром она сказала мне:

— Я теперь могу умереть. Я познала то, что не знала ни одна женщина на свете.

— Ну, я не стал бы утверждать так смело про весь свет, — улыбнулся я. — Но то, что ни одна в этой деревне, это точно.

Потом пришла ее мать. Посмотрела на Асуку, все поняла и сказала:

— Теперь ты ее кормишь и одеваешь.

И вопрос с инцестом был решен.

9

А дальше дни покатились со средневековой неспешностью. Правда, через месяц Асука перестала говорить мне «господин». Еще через месяц от «Ясуши-сан» отвалился «сан». А еще через месяц она называла меня «Дю» и больше никак.

Ее смех постоянно был слышен в доме. Деревенские бабы плевались и отворачивались. Мужики с любопытством смотрели на меня. Девки пытались разговорить ее, но она только отшучивалась.

Я старался не оставлять ее надолго одну, уж слишком она светилась счастьем. Люди такое редко прощают. Я стал брать ее с собой на лов и учил ходить под парусом, просто так, на всякий случай.

Еще мне пришлось интенсифицировать добычу жемчуга, чтобы поставки сёгуну оставались на прежнем уровне. Потому что теперь самый лучший жемчуг оказывался внутри полого бамбукового бо, спрятанного в укромном месте под пирсом. Мне вовсе не светило прожить всю жизнь в бедной рыбацкой деревне, обеспечивая рост благосостояния сёгуна.

Словом, все в моей, нет, в нашей с Асукой жизни было хорошо. Единственное, что доставало, ну, кроме бытовой средневековой хрени, это полное отсутствие противозачаточных. Приходилось исхитряться. Асука была слишком юна для беременности, да и потом я вообще не представлял, на сколько времени я тут оказался, а оставлять девочку одну с ребенком никак не входило в мои намерения.

Через год бамбуковый бо был полон. Я решил отправиться в Киото, полагая, что в большом городе мне удастся незаметно продать часть жемчуга. А полновесные, овальные, золотые кобаны императорской чеканки гораздо удобнее для расчетов, чем коку риса, которыми мне платил зарплату сёгун. В дальнейшем я вообще планировал покинуть Японию и перебраться в Китай или Корею.