Пешком до Киото было несколько дней пути, но в стране имелась развитая сеть постоялых дворов, и с ночлегом проблем не должно было возникнуть. Правда, времена были беспокойные: междоусобицы, восстания, на дорогах шалили. Но я надеялся прибиться к какому-нибудь каравану, да и вообще бедный крестьянин, с дочерью бредущий по дороге, вряд ли будет сильно интересен банде грабителей. Вот если только дочь… Но тут уж приходилось рисковать, оставлять Асуку в деревне я не хотел.

Сославшись на желание посетить храм Кинкакудзи, знаменитый «Золотой павильон», я начал готовиться к путешествию.

Написал сёгуну заявление на отпуск, собрал в дорогу мешок с вещами и едой, вытащил из-под пирса бо с жемчугом, взял за руку Асуку и вышел на нашу единственную улицу.

Навстречу мне в деревню входил отряд воинов. Самурай на коне и десяток пеших солдат, вооруженных копьями.

Я вежливо посторонился, задвинул Асуку себе за спину и низко поклонился.

Поравнявшись со мной, самурай остановил лошадь и спросил:

— Ты ловец жемчуга Ясуши?

— Я, господин, — ответил я, поклонившись еще ниже. Улица быстро заполнялась народом. Визиты самураев с солдатами здесь происходили нечасто. Рядом со мной остановились двое соседей с вязанками хвороста. Они тоже низко кланялись.

Самурай вынул катану, легко взмахнул и концом меча разрубил мой бамбуковый посох.

Жемчуг посыпался на землю, Асука вскрикнула, публика выдохнула.

— Ты пойдешь со мной. Сэйи-тайсёгун будет тебя судить, вор.

На самом деле, сёгун оказал большую честь, послав арестовывать меня самурая с отрядом воинов, а не полицейского чиновника с парой приставов.

«Блин, — подумал я, — деревня есть деревня, кто-то видел, кто-то стукнул».

Что мог противопоставить вооруженному отряду ловец жемчуга? Ничего. Что мог противопоставить вооруженному отряду я? Если бы у меня был хотя бы пистолет… а так, тоже ничего. Что вообще можно противопоставить грубому, вооруженному, средневековому, нецивилизованному дикарю? Только еще более грубого, нецивилизованного, лучше вооруженного и меньше боящегося смерти дикаря. Мамонтобоя Ыу, сына Большой Волосатой, например (см. «Механическое эго» Генри Каттнера).

«Чертов сёгун, — подумал я, разворачивая глаза внутрь себя. — Хрена мне его уважение. Лучше бы полицейский и приставы, легче было бы справиться. Ну да ладно, что тут у нас в анамнезе имеется?»

Перед глазами замелькали эпохи, костюмы, лица.

Немецкий дворянин, забияка и бретер из свиты принцессы Софии Августы Фредерики Анхальт-Цербстской, 18-й век? Нет.

Ласло из славного семейства Хуньяди. Полководец и убийца, кончивший жизнь на плахе, и так и не ставший королем, Венгрия, 15-й век? Нет.

Средневековая Англия, черт его знает, какой век. Вор, грабитель церквей, окончивший свою жизнь в рудниках где-то на юге? Нет.

Викинг, берсерк и скальд… Да. То, что нужно. До мамонтобоя я не дошел.

Я открыл глаза. Взглянул в лицо самурая и улыбнулся. Наверное, я улыбнулся как-то нехорошо, потому что брови у самурая полезли вверх.

Я уронил мешок, протянул руку и, не взглянув, взял топор у стоявшего рядом крестьянина с хворостом. Просто взял. Тот даже не дернулся. Взмахнул и отрубил сидящему на лошади самураю ногу. Он был без доспехов, пижон. Чуть ниже колена. Хлынула кровь. Обрубок ноги упал и повис, застряв в стремени. Конь заржал и взвился на дыбы, видимо, ему тоже досталось. Самурай закричал, мешком свалился с лошади, а конь поскакал по дороге. Отметив, что у топора слишком длинная рукоять и дерьмовый баланс, я шагнул вперед и взмахнул топором еще раз. Голова самурая покатилась по земле.

— Он не потерял лица, — сказал я ближайшему ко мне солдату. — Он потерял голову. В этом нет позора.

Подобрал левой рукой выроненную самураем катану, взмахнул. Недовольно качнул головой, я привык к прямым мечам. Ладно, сойдет.

А потом я закричал. Боевой клич берсерка. Это не худосочное ки-йя! Солдаты попятились, я засмеялся и прыгнул. Топор и катана. «Гремя огнем, сверкая блеском стали…»

Нетренированность своего тела я компенсировал неожиданностью и наглостью. На землю посыпались отрубленные наконечники копий, пальцы, руки.

Оставшиеся солдаты отбежали назад, сомкнули строй и ощетинились копьями. Я мимоходом взмахнул катаной над лежавшим раненым. Одним ударом меча вырезал из спины все ребра и подбросил кровавый комок в воздух. Это называлось сделать «Красного орла». Тишину над деревней прорезал истошный крик. Я поморщился. Катана для «Красного орла» была длинновата, орел получился кривым, с одним крылом и взлетел невысоко.

За строем воинов лучник спешно натягивал тетиву на луке. Я побежал на солдат, перед рядом копий упал на землю, прокатился под ними, и двое воинов упали. Один со вспоротым животом, другой с наполовину отрубленной ногой. Лучник поднял лук, я, не вставая, бросил топор. Попал, между прочим.

Воинов осталось четверо. Я взглянул на Асуку. Девочка ползала на коленях, собирая жемчуг. Вот это да!

Один из солдат проследил за моим взглядом. Он бросил копье, выхватил нож и подбежал к Асуке. Схватил ее за волосы, развернул и приставил нож к горлу, девочка вскрикнула, солдат хотел что-то сказать, но не успел, я уже был рядом. Острие катаны вошло ему в глаз.

Оставшиеся трое стояли спина к спине. На их лицах застыло отчаяние и решимость. Они не арестовывали меня, они дрались за свою жизнь.