На лицо Семена упала тень. Он замер, даже не моргал. Я предала его. Обидела. Но, так будет лучше для нас обоих. Или троих. А быть может четверых.

Семен пришел в себя молниеносно.

— Знаешь, Злата, в следующий раз смотри под ноги, перед тем как делать шаг, потому что я устал дуть на твои коленки, — ударив кулаком о железный забор, он пошагал к дому.

Я проводила его взглядом и только лишь потом пустила слезы. Они смешались с кровью. После всего пережитого, я начала по-другому относиться к своей особенности. Это не слабые сосуды носа. Нет. Это слезы. Моя душа плачет вместе со мной. Но на тот раз я плакала и чувствовала облегчение. Наверное впервые, я была честна перед собой.

Мне было пятнадцать, и я с грустью понимала, что влюбилась не туда.

— Как на Златкин день рожденья, нифига мы не пекли, чтобы жопа не толстела, чтоб залазила в штаны. Вот такой ширины. Вот такой ужины. Каравай, каравай, на еду не налегай. Ешь вода, пей вода, ср#ть не будешь никогда! — На этих словах мои глаза распахнулись.

Придурковатый Павлик скакал козликом по комнате, вертя в руках воображаемые фонарики. На его щеках красовались угольные полосы, а белесые кудри были собраны в «фонтанчик». В одно мгновение утро перестало быть добрым.

— Чего орешь, ананас? Я спала вообще-то.

Глаза Пашки расширились от изумления.

— Кто ж спит в такой праздник?

— Праздник? — фыркнула я. — У меня будет настоящий праздник тогда, когда твоей мозг станет больше муравьиной задницы. А сейчас я намерена провести это утро в постели, с закрытыми глазами и в полной тишине. Ты меня понял? — я приняла исходное положение и притворилась мертвой.

Неделя была трудной. В школьном журнале напротив моей фамилии выстроился целый ряд «лебедей», что не особо радовало тетушку. Клавдия была в бешенстве. Каждый вечер она трясла своим пухлым пальцем перед моим лицом и щедро обрызгивала слюнями. Домашний уют был изничтожен необоснованными оскорблениями и невыносимым запахом лаванды, котором пропахли все стены. Черт, даже мои волосы пропитались этой вонью.

Мне было шестнадцать, а я пахла как шестидесятилетняя тетка.

Учебные дни превратились в настоящие испытания. То этот Рыбин обкидывает меня бумажками, то забирает мои тетради, потому что его были потрачены на патроны, а потом снова рвет их в клочья и продолжает унизительный обстрел. Благо Соколов старший позабыл о моем существовании, словно дал передохнуть. Что ж, о лучшем подарке на свое шестнадцатилетние я не могла и мечтать.

В отличии от Семена, Павленко не прекратила общение со мной. Напротив, как только она перестала видеть нас вместе, то заметно расцвела. Теперь ее спортивный стиль разбавляли пестрые ободки да яркие бусы. Выглядела она нелепо, но до боли счастливо. Я не стала посвящать ее в наши с Семой разногласия. Да и какой в этом толк? Нина не из тех девчонок, которая благодарно примет «такую» жертву, а значит пусть болтается в неведенье. Хуже от этого уже никому не станет. Мне уж точно.

«Что касается Семена — меня вообще не касается», — примерно это говорил его взгляд, когда я подбегала поздороваться или спросить, как его дела. Признаться честно, мне надоели эти шахматы. Эгоистичная «ладья» и высокомерный «ферзь» превратили меня в мелкую «пешку». Сделав нелегкий выбор, я все-равно остаюсь виноватой. Серьезно. Мои плечи не успевают распрямляться, голова опущена, шеи не видно, словно это естественно — не честно.

«Мне было шестнадцать, и я нагрешила», — так бы сказала девчонка, утопившая новорожденных котят в ведре, потому что не уследила за своей кошкой. Но что сделала я? Влюбилась всего-то. Да, в двоих одновременно, знаю. Ну и что? Нужно выбирать, да? Я едва разбираюсь с электрической вафельницей, а в своих чувствах и подавно не смогу. Для этого нужно время. Много времени. Целая телега времени. А пока я качу эту тяжелую телегу с надписью «любовь» и виновато сутулюсь. Однако даже сейчас мои чувства разняться. И, если в Сашу я влюбилась однозначно, несмотря, что он недостоин этого, то с Семой все немного сложнее. Я все никак не могу смешать эти разные ощущения воедино, не могу найти нужного определения, ведь слова «вдружилась» не существует.

Эх, мне было шестнадцать, а я совсем не повзрослела. Разве что стала выше.

— Ах вот вы где? — огненная голова тетушки показалась из-под крышки чердака. К моему большому удивлению, Клавдия улыбалась нам. С непривычки на ее щеках образовались ямочки, а лиловая помада разошлась по швам. — А я вас обыскалась.

Я протерла сонные глаза, сославшись на дурной мираж, на неожиданную близорукость, но это был не сон, не слепота, а огромная улыбка, сантиметров так пятнадцать, если поднести линейку. Я даже на секунду решила, что Клавдия сошла с ума и теперь соберет нас за круглым столом, зажжет свечи, нальет бензина в чашки и взорвёт тут все к чертям!

— К тебе гости, Злата, — пояснила она приторным голоском.

Ах вот в чем дело. А я подумала о тех сигаретах, которые редко покидают ее рот — вдруг, они напичканы травкой? Все может быть.

Подождите… Гости? Что еще за гости? Эти те ребята, которые без спроса выламывают дверь и выбивают мои окна? Ну уж нет, извольте, я лучше поменяюсь с Пашкой местами и навсегда заточу себя в теле хромоного дегенерата, чем останусь с ними в одном помещении даже на долю секунды.

— Привет, Апчишка, — поднялась Нина, и я облегченно выдохнула.

— Привет, Мартышка, — следом показался Семен, и я снова напряглась.

Что они тут делают?

— Мы пришли тебя поздравить, ты не против?

Павленко нагло уволилась на мой матрас в верхней одежде, а Семен нажимал ногой на крышку чердака, толкая голову тетушки куда-то под пол.

Я натянула одело, чтобы спрятать свою заляпанную ягодным чаем сорочку и еще несколько дырочек, которые все не могла заштопать.

— Это тебе, — Соколов протянул мне две пластмассовые чашечки. — С днем твоего старения, Златка.