Но Канон требует, чтобы палач непременно скрывал лицо, ибо у правосудия лица быть не должно, а судья непременно должен быть в алом плаще, зачитывая приговор.

Судья стоял здесь же, неподалеку, тощий и сгорбленный, с желтым лицом, обтянутым на скулах шелушащейся кожей, по которому было видно, что слуга закона уже много лет страдает от язвы желудка.

Белый плащ Магнуса, скрепленный на плечах медной бляхой, был белым только сверху, да и то лишь в сравнении с низом одеяния, покрытым грязными разводами и пятнами. Он скакал без устали три дня. И лошадь его была в мыле, он торопился, но что-то задержало его у помоста...

— ...украденной у мэтра Пэшто, — доносился монотонный голос, зачитывающий приговор, — и назначить наказание на выбор: уплатить пятнадцать ланей ущерба и получить двадцать плетей или же, если уплатить нечем, отсечь два пальца на правой руке, дабы неповадно было впредь воровать у честных горожан.

Судья перевел взгляд со свитка на сапог и принялся счищать налипшую грязь о край свежеоструганного бревна.

— Может ли подсудимая уплатить пятнадцать ланей ущерба? — наконец, произнес он, закончив с сапогом. — Или, может быть, кто-то хочет уплатить ущерб за подсудимую?

Никто платить не собирался. Подсудимая оказалась сиротой.

Девчушка, возраст которой трудно было определить, грязная и такая тощая, что острые ключицы казалось, прорвут старую вытертую рубаху. Стояла босиком, насупившись, глядя на толпу исподлобья, но не было страха и сожаления в этом взгляде. Только огонь.

Наверное, этот взгляд и заставил Магнуса остановить лошадь. Когда-то давно и он был здесь же, в Рокне, на этой площади, и был такой же палач в красном платке, и судья, уныло читающий приговор. И такой же упрямый его взгляд.

Без сожаления.

О чем сожалеть? Украденный сыр он уже успел съесть, и вытащить его из живота судье было не под силу. А пять плетей? Да Дуарх с ними, что такое пять плетей? Шкура-то на спине крепкая, выдержит, не первый раз. А голод, он ведь страшнее любых плетей.

Только тогда судья в Рокне был не так лют, как нынешний. Старый подагрик Реймас содержал на свое жалованье целый выводок детей, внуков и племянников, и больше семи плетей маленьким уличным бродяжкам не давал, а уж отсечь пальцы!.. Такого Магнус не помнил. Эта кара только для взрослых воров. Но, видимо, что-то поменялось за те годы, что прошли с момента, как он сам стоял на этой площади.

Да и что такого украла эта девчонка? Пятнадцать ланей — большая сумма.

— Ну, раз желающих нет, — судья прокашлялся и, взглянув на небо, быстро зачитал приговор.

За помостом стояло еще человек десять подсудимых, таких же мелких оборванцев и воров, а небо к югу заволакивало тучами, и в душном мареве полудня отчетливо чувствовалась приближающаяся гроза. Палач хлопнул девчонку по плечу, подталкивая к колоде...

— Именем Ирдиона! — произнес Магнус громко, поднимая вверх левую руку, и, чуть тронув лошадь пятками, подъехал вплотную к помосту.

Судья посмотрел недоверчиво, но Магнус двумя пальцами достал висевшую на цепочке печать.

— Именем Ирдиона я забираю вашу подсудимую и ещё вон тех двоих в служение Ордену, — он высыпал на ладонь писцу горсть монет. — Надеюсь, этого хватит для уплаты ущерба?

Судья кивнул.

Магнус забрал её, и Колючку с Чижом с собой.

Почему она помнила это? Орден забирает память у всех, кто приносит клятву. И все послушники помнят свою жизнь с момента, когда Кмирр — Старший настоятель над послушниками, в большом зале храма обливает их головы водой, окуривает благовониями и благословляет на службу.

Но Кэтриона помнила и площадь, и судью, и Магнуса, и Чижа с Колючкой. Если бы у неё была хоть одна вещь из той, предыдущей жизни, она бы вспомнила всё. Она же теперь шейда — Сумрачная жрица. И нет для неё такого прошлого, которое нельзя увидеть.

Кроме своего собственного.

Только вот вещей не было. По указанию Кмирра всех послушников раздевали догола, и Адда заставляла их тщательно мыться в своих тёплых подземных пещерах, пахнущих серой и железом. А все их вещи один из послушников сжигал на берегу моря.

Все они теперь братья и сестры. И нет у них других родных и друзей.

Но Кэтриона помнила своих настоящих друзей — Чижа и Колючку. Как она пряталась с ними под мостом от дождя или караулила,, пока они лазили в рыбацкие лодки воровать корзины с морским гребешком, как делили по-братски украденную в лавке сладкую праздничную булку...

Чиж и Колючка не прожили и года. Их забрала лестница в триста пятьдесят восемь ступеней.