— Он предал нас, — говорит она, и я вижу, как бьется жилка на ее шее. — Меня и эшри. Да и черт бы с нами, в самом деле. Он землю… ради жизни своего дезире.

— Своего… кого? — Я подаюсь вперед.

— Дезире.

Сарцина делает шаг вперед и бесцеремонно вытаскивает листок у меня из-за воротника, так что я даже не успеваю оттолкнуть ее руку. Она торжествующе поднимает его на вытянутой руке и смотрит на меня сквозь него. Бумага такая тонкая, что все просвечивается. От дыхания этой женщины рисунок подрагивает, словно на ветру. Кажется, еще чуть-чуть — и я увижу ту самую надпись безо всякого света. Я пугаюсь. Я этого не хочу.

— Клятва под Львиными воротами, — Голос Сарцины, внезапно окрепший, эхом разносится по помещению. — Они говорили тебе об этом?

— Про воссоединение народов? Да, — вдруг вспоминаю я. — Но как все это связано?

— Дезире — люди, связанные клятвой, разрушить которую может только смерть или предательство. Люди, чьи судьбы… повторяются. Это среди эшри, — поясняет она. — Аделар был его дезире.

— Он и есть его дезире, — возражаю я.

— Больше нет.

Я замолкаю. Я не знаю, что известно Сарцине о трижды переплетенных линиях, о птицах Истока, о ранении Аделара и о примирении двух Стерегущих. Это слова, произносимые шепотом в темноте, в безлюдных коридорах и во внутренних комнатах — слова, сказанные для того, чтобы о них услышали и с крыш. Седая Госпожа — Госпожа тишины. И однажды, сдается мне, во всех жизнях, исполненных чьих-то вставок и исправлений, жизни нас троих будут отмечать особым знаком: мол, «совсем не могли молчать».

И тогда я снова говорю:

— Что тебе известно?

Вопросы в лоб — мое проклятие.

— Ни одна жизнь дезире не может встать выше долга перед землей, — Она встает и поднимает с земли горсть мелкого песка. Просеивает его сквозь пальцы. — Ни одна и никого. Дезире связаны землей. Родной землей. Один из них не может принадлежать чужой земле. Тем более — земле врагов.

— Земля — лишь прах от плоти нашей!

— Вот именно, Данайя, — Глаза Сарцины недобро блестят. — Земля есть мы. Мы есть земля. Поэтому… и началась война. Поэтому и были сепаранты. Мы разных земель, мы разной плоти. Лиддиец азарданцу не брат и не соратник.

— Но они вышли из нас! — напоминаю я.

— Они ушли, избрав чужую землю, — Она отряхивает руки от песка. Он сыплется на ее чистую одежду. — С тех пор прошло не одно десятилетие. В них не осталось нашей плоти. И Малкольм знал это. Выбрав жизнь своего дезире, он предал свою землю. Это разрывает связь. Связь плоти между ними.

Я срываю со своей одежды одну из булавок и с силой прокалываю большой палец у основания. Сарцина невольно отступает. Пара капель крови падает на землю, смешиваясь с песком.

— Связь плоти, говоришь?..

Мэл и Аделар. Их глаза. Их души. Их сердца. Их родственные судьбы. Ничего сильнее, никого и никогда. И ни одна земля не встанет между ними. Никто не заикнется о земле, когда над ними — небо.

— Связь плоти, — тихо повторяю я, протягивая руку. — Смотри, Сарцина. Кровь. Ты можешь ударить мечом азарданца — и из раны потечет такая же, как у меня. Такая же, как у тебя. У нас разная плоть. Ты белая, я темная. Ты — знатная женщина, я — трущобная нищенка, сефард. Но — кровь, Сарцина. Одинаковая кровь и одинаковая боль.

— Боль, — произносит она с насмешкой. — Что ты о ней знаешь, девочка?

— Поверь мне, знаю, — Я зажимаю руку. — Я знаю, как это — бежать в красном пепле на рассвете, видя, как сгорает дом, в котором был мой брат. Я знаю, как тащить на себе по каменной пустыне человека, уже поставившего крест на своей жизни. Я знаю, как смотреть в глаза двум братьям, ненавидящим друг друга, и знать, что их дороги переплетены. Я знаю, как сражаться с тем, чего больше всего боишься, и я знаю, как это страшно — видеть взгляд человека, у которого на глазах лежит при смерти лучший друг. Что у тебя есть против этого? Это закон о крови, Сарцина, — продолжаю, уже чуть переведя дыхание. — Пока по нашим венам льется одинаковая кровь и боль от ран у нас одна — земля бессильна. Мы стоим на ней ногами. Она не будет нами управлять. Не мной. Не моим братом. Не Малкольмом и Аделаром.

Она хватает мою руку и прислушивается. Я и сама это чувствую. Я чувствую это сильнее и отчетливее, чем она.

Земля дрожит.

— Сарцина?..

— Твой отец, — говорит она поспешно, озираясь по сторонам. — Ты говоришь, как он. В твоем обличье он пришел за нами. И вот — посмотри, где мы теперь!..

Стены начинают свое движение. Все кружится и плывет перед моими глазами. Мы стоим, крепко держа друг друга за запястья. Это — мертвая хватка. Мертвая петля. Одна из нас останется, другая — падет. Снаружи слышится топот ног, гул толпы, шум, как от бушующего моря. Это сводит меня с ума. Мешает думать. Мешает концентрироваться.

— Госпожа!

Распахнув дверь и забыв про условности, к нам врывается Саллах. Его трясет, безумные глаза вращаются в разные стороны.

— Госпожа, — повторяет он, выдохнув. — Они пришли. Они вернулись. Все, как мы рассчитывали. Но Лард мертв.

— Кто — они? — Сарцина бросает мою руку.

— Люди песчаных дюн.

Мне становится дурно.

Эшри в столице.

Всем народом.

Вместе.

Мэл и Аделар.

Я не могу позволить им.

— Отпустите меня к ним! — требую я.