На нем — то, что яснее и отчетливее всех возможных слов и их замысловатых комбинаций.

Там… рисунок.

Мне перехватывает дыхание, а ком в горле мешает даже сглотнуть спокойно. Я невольно опускаюсь на пол и кладу листок перед собой. Провожу пальцами по шероховатой бумаге, разглаживаю неровности, машинально выпрямляю смятые края. Сижу, не в силах оторвать глаз от старого, потертого и выцветшего быстрого наброска. Того наброска, на котором двое Стерегущих, стоя вместе под Львиными воротами, молча и с надеждой вглядываются в даль.

Я вспоминаю, как Мэл рассказал мне, что они когда-то обещали друг другу построить на наших развалинах нечто новое и прекрасное. И теперь, пока я смотрю на рисунок, мое воображение и глаза моей памяти дорисовывают те детали, из которых и должна сложиться целая картина. Это не те Аделар и Малкольм, которых я знаю и которых люблю. Они еще не искалечены, еще не ранены, еще не отчаялись. Они… мальчишки. Двое юношей, во все глаза глядящих в высокое лиддийское небо и, должно быть, говорящие о том, что небо-то на всех — одно. Нет лиддийца и азарданца, нет сефарда и нет аутента. Ведь на одной земле и под единым небом были рождены мы, так какое мы имели право разрывать связавшие нас линии дорог? Я знаю, они понимали это. Понимают и сейчас.

А я здесь для того, чтобы помочь им.

Всем нам.

И, перевернув рисунок, я замечаю в нижнем углу тонкий и едва заметный росчерк с подписью.

«Самар Гаддот».

Отец.

Я медленно поднимаю голову и упираюсь взглядом в стену.

Та птица как будто снова летит прямо на меня.

И я, как и тогда… сдаюсь ей.

Подхватив листок с пола, я вскакиваю на ноги. В голове стучит, в ушах шумит, а ток в ногах сбивает с толку. Поспешно сворачиваю рисунок и прячу его за пазуху, стараясь не замечать, как земля уходит из под ног, в буквальном смысле. Но перед этим, за один короткий миг, вдруг успеваю заметить, как под росчерком и подписью мелькает написанная воском фраза. Я вижу ее, потому что тепло из моих пальцев проявляет то, что было скрыто. Мои руки уже прячут драгоценный лист, а перед моими глазами все еще стоят эти короткие, полные боли слова.

«Я устал их убивать».

Сквозь пелену доносятся шаги, и я торопливо прячусь за один из самых дальних стеллажей. Мне душно, мне страшно, а сердце колотится так, что я боюсь, что оно меня выдаст. Кто бы это ни был, он идет сюда, а мне это совсем не на руку. Я вздрагиваю, когда дверь снова открывается. Я знаю, что идущий уже заметил, что замок был взломан. А значит, меня могут засечь… Но не за этим ли я пришла сюда? Не затем ли, чтобы наконец перестать скрываться, перестать бежать и выйти на свет?

И в этот момент в зале появляется женщина. Высокая, статная и красивая, с белоснежными волосами и в дорогой одежде. На ее ногах — специальная обувь, очевидно, защищающая ее от тока. Ее движения похожи на движения огромной хищной птицы, а черты лица кажутся мне знакомыми. И спустя всего несколько мгновений я понимаю, где я видела их. Я могла заметить их в лице того голографического мальчика, тогда, в пустыне.

В лице погибшего Таира Росса.

А его мать стоит передо мной.

Я еле успеваю задержать дыхание, я прижимаюсь к полками и сквозь щели пытаюсь вглядеться в то, что она делает. Тем временем в моей голове все рушится и громыхает, будто бы во время революции. Кого устал убивать мой отец? При чем здесь Сарцина Росс, будь она сто раз неладна? Внезапно всю меня охватывает злость. Вдохнув, я сжимаю кулаки до такой степени, что еще чуть-чуть — и проткну ногтями кожу. Она была неверна, Малкольм говорил об этом. Она ушла от него. И, вглядываясь вниз, я вижу на ее пальце кольцо с альхедорской печатью.

Еще одни детали, щелкнув, складываются во всей этой картине. Теперь я понимаю кое-что еще, чуть-чуть больше, чем мне положено понимать. Теперь я понимаю, почему тогда, пять лет назад, Сарцину Росс оставили в живых. Она… альхеда. Спутница, а может быть, и жена альхедора Ларда. А мальчик… Что ж, вряд ли Ларду-старшему был нужен чужой ребенок, тем более — ребенок предателя. Так что он приказал Крессу… Черт, я не могу. Я не могу об этом думать. Меня бьет дрожь.

И Аделар все знал. Внезапно и это осознание находит меня, накрывает горячей волной, мешает сделать вдох. Аделар все знал, повторяю я себе снова и снова, но он не мог знать, что альхедор с сыном убьют Таира, оставив при этом в живых Сарцину. Должно быть, он надеялся, что мальчика оставят матери. И… здесь он просчитался. Это не его вина. И не хватало еще, чтобы Малкольм начал все сначала. Деверро не обязан был спасать предательницу. И в то же время он спас Мэла, думая при этом, будто его брат — предатель. И это была… жертва.

Тем временем Сарцина походит к одной из папок, достает ее и проводит ладонью по обложке. Я вижу, как вместо плотного картона появляется маленький экран, и изо всех сил пытаюсь всмотреться, пытаюсь увидеть, что же она там вводит, но — не могу. Я прячусь, когда я должна стоять на свету, ведь так я смогу быстрее добраться и к правде, и к хоть какому-то знанию о Вике. Но если я выдам, что я — эшри, это грозит опасностью всему моему народу. И я не знаю, давит на меня сейчас потолок или тяжкий груз ответственности. Знать, что на твоих плечах и на плечах твоего мужа (одно из которых недавно еще было вывихнуто) — судьба народа… Это совсем не добавляет оптимизма. Это требует осторожности там, где хочется вырваться на свободу и крушить все на своем пути. А я так не привыкла. Я привыкла отвечать только за себя и за Вика, но не за сотни чужих судеб. Но теперь и это — моя дорога.

Щелкнув, папка открывается в руках у Госпожи. Я невольно любуюсь ее руками — она прекрасна. Она совершенна. Она вызывает во мне смесь восхищения с презрением. Ею хочется любоваться, но, зная, что она натворила — ее хочется придушить. Я невольно поворачиваю голову, чтобы не смотреть в эти красивейшие голубые глаза.

И — вижу за своей спиной рубильник.

Он надежно спрятан среди папок и выглядит так, будто он и есть всего лишь очередной талмуд. Но, присмотревшись, я понимаю, что это — всего лишь крышка, а за ней — действительно рубильник, прикрепленный к стенке. Сердце колотится как бешеное. Шаги Сарцины эхом разлетаются по вращающемуся полу, она идет к двери. Я на секунду закрываю глаза и понимаю, что мир вправду вращается, а голова идет кругом, и я уже почти не соображаю, что я делаю. Я боюсь того, что меня увидят, и я понимаю, что я должна показаться на глаза, ведь иначе — иначе ложь снова победит. У меня остается всего пару секунд и одно-единственное решение.