Челюсти свело оскоминой — ну, как с этой женщиной жить?

— Да пойми ты… ну не бабье это дело — гонором красоваться, понимаешь? Драться тут будем, драться. Насмерть!

— Вы насмерть, а мы — бежать, так?

— Ну, знаешь… ну… смотри у меня.

Мечислав схватил узкое запястье, сжал чуть не до боли, поволок жену к сеням, накинул на узкие плечи полушубок. Шапку искал, не нашёл, выволок на улицу в чём есть. Сообразил, что Улада — босиком, взял на руки, поднёс к ближайшей подводе. Женщины испуганно освободили место, одна толстая баба взяла мальчишку лет четырёх себе на колени, другая запахнула ноги Улады своим подолом.

— Езжай, — приказал князь вознице лет десяти.

Тот занёс хлыст, звонко щёлкнуло, подвода дёрнулась, поехала под горку. Лишь Улькины глаза наполнились слезами, по щекам потекло. Не выдержит, разревётся. Вот уже рот раскрылся, ладони сжались в кулачки и поднялись над головой. Мечислав отвернулся, не в силах на это смотреть, пошёл к избе.

— Стой! — раздалось по долине. — Не смей!! Не смей, кому говорю!!!

Князь даже не сразу узнал голос жены, столько волчьей силы в нём вдруг оказалось. Обернулся в изумлении, и — обомлел.

Улада спрыгнула с телеги, и теперь босиком, сбросив полушубок, в одной нижней рубахе, бежала в горку, к мужу. Подбежала почти вплотную и заорала таким голосом, что, наверное, и в самих Бродах стало слышно:

— А вам еда не нужна, драчуны? А вы лечить сами себя будете?

— И еду приготовим, и раны промоем!

— А сколько вас на стене останется, если первый второго лечить начнёт?! Неужели непонятно, что от этой битвы всё наше будущее зависит, а? Что ж вы за народ такой, мужичьё — всё вам в голову поленом вбивать надо?!

Мечислав замахнулся, Улада сжалась, чуть не упала на свежий снег. Испугался, подхватил, прижал к себе. Мысли разбежались в разные стороны, лишь губы всё повторяли:

— Извини, извини, извини, милая.

Улька выровнила дыхание, высвободилась, осмотрелась. В голове князя стучало «что же я наделал, что наделал, теряю, потерял». Глаза девушки встретились с глазами мужа, сузились.

— Ударить хотел.

— Улька…

— Хотел?

— Ну, не ударил же…

— Хотел?!

На душе стало пусто. Все знают, ударивший жену больше ничего от неё требовать не в праве. А желающий ударить, почти что и не мужчина. Плечи опустились, голова упала на грудь, словно на плаху, обнажив голую шею.

— Хотел, Улька. Ох, как хотел. Но я ведь… — и осёкся, наткнувшись на взгляд.

В тягостном молчании слышал только дыхание женщины, которую чуть не ударил. Чуть не ударил, но уже лишился.

Улька в одной нижней рубахе, босиком, с распущенными волосами смотрелась как снегурка, что ещё совсем недавно кряжицкие предки отдавали в жертву Морозу. Да только Мороз от такой снегурки, наверное, превратился бы в ледышку. Гордо поднятая голова, ясный пронзительный взгляд, развёрнутые плечи, развевающиеся на ветру волосы.

— Значит, я права. Никогда мужчина не захочет ударить женщину, если у него есть, чем переспорить.

О, боги. Где эта девочка набралась такой дури? Неужели в светлице за пяльцами?

Но было поздно.

Обоз встал, телеги начали разворачиваться, бабы требовали от возниц поспешить, подгоняли, кто чем. Бабьи руки, что привыкли кормить с работы, да согревать ночью, требовали дела, требовали не забывать их в тяжёлую минуту. И сколько их, этих рук? Двадцать подвод по семь баб. Много ли это? А ведь из Глинища, прознав, ещё приедут. Стоит ли отказываться от этих рук, если все одно — смерть?

— Тебе, княгиня, бабье войско отдаю. Только прошу: на рожон не лезьте.

Улька сузила глаза, как-то хитро зыркнула.

— Нам своего бы рожна не потерять. Чужого не надо!

Долго не мог понять Мечислав, почему «бабье войско» ещё полгода со смехом вспоминало слова княгини Улады и даже сделало их своим девизом.

***

Кроме уязвлённой гордости Двубор привёз три сундука с серебром. Только оставил их в Глинище, не хотел рисковать. Но увидев, как вырастает город, отправил гонца. Овчина ахал, не ожидал такой прибыли, но Змеев сотник сказал: во-первых, фарфар — роскошь, продаётся только самым богатым. Во-вторых, не всё серебро — для Овчины. Два сундука даны Мечиславу на наёмников.

— Чем же я отдавать буду? — ухмыльнулся князь.

Сотник не понял шутки, ответил, словно прошелестел ветром:

— Мечом, умом, отвагой. Эти земли надо удержать.

— Кем? Своими мальчишками, ополченцами? — Теперь уж Мечислав посерьёзнел.

— Жди неделю. Сеть запела.

Про сеть Мечиславу разъяснил Вторак. О том, как работает дорожная связь, как Змеевы гонцы меняют в пути лошадей, выбирают кратчайший путь. И дорожная сеть действительно затрепетала под копытами бледных всадников. Первыми прибыли озёрские сабельщики: их развернули на полпути к дому. Блотинские надавали раздетым по пояс воинам тёплых одежд, и теперь воинство больше походило на дорожных разбойников. Они и сами знают о пустынных холодах, но не брали с собой тёплых накидок верблюжьего войлока — надеялись вернуться до зимы. Треть прибыла простуженнаая, сопли бахромой, часть обморозилась, к счастью — не сильно. Вторак хмурился, велел отогревать южное войско мёдом да молоком.