Дух пропал, былая лёгкость сменилась усталой тяжестью и чувством непоправимого разочарования. Милана встала, протянула руку, приняла у караванщика повод. Одним движением, словно всегда так ездила, заправила левую ногу в стремя, подтянулась, перекинула правую через круп и шею лошади, зацепилась бедром за луку. Даже сама удивилась, как у неё всё это лихо получилось.

Жаль, никто из бродских не видит — можно было бы показать удаль кряжицких княгинь. Ждать удивления от караванщиков, что от карася — «песен Героев». Впрочем, Ёрш поёт недурно. Сама себе улыбнулась, направила лошадку на запад. И только тут удивилась.

Приехали чуть заполдень, а сейчас уже почти вечер.

— Сколько я пролежала? — спросила Двубора, взявшего ход на полкорпуса сзади. Тот поравнялся, пожал плечами.

— Вечереет. Лежала, спала, никак разбудить не могли.

— Странно. Она же мне всего пару слов сказала, — рассуждала Милана вслух. — Обычно бывает наоборот — сон длинный, а прикорнула — всего-ничего.

— Это — её дар.

Двубор так резко замолчал, что княгиня сразу заподозрила неладное.

— Так это был не дух? Она живая? Я говорила не с видением?!

Что-что, а настырность Милана ещё ни у кого не одалживала. Сама могла кому-хошь одолжить.

— Говори, Змеево отродье. Говори, иначе… иначе я не знаю, что с собой сделаю!

Двубор, на вид бесстрастный, как все караванщики, молчал так долго, что пришлось подстегнуть.

— Ну? До самых Брод будешь время тянуть?!

Сотник посмотрел на небо, Милана невольно проследила за его взглядом. В глазах появились мурашки, даже показались среди кучевых облаков белоснежные крылья. Так они с Улькой в детстве выдумывали, на что какое облако похоже. Смеялись, видя то лица, то терема, то совсем уж странных чудовищ. Милана даже пыталась их зарисовывать на песке, а потом вышивать на пяльцах. Всегда получалось хуже, чем в голове.

Сотник, тем временем, решился, разлепил тонкие бледные губы.

— Это жена Отца.

От Тверда Милана знала, что своего князя караванщики зовут Отцом.

— Ваша княгиня?

— По-вашему, наверное.

— И степняки поклоняются ей?

— Приносят жертвы, просят милости, — уклончиво ответил Двубор.

В ушах Миланы зашумело, словно Пескарка на перекатах. Почувствовала, как кровь бросилась к щекам.

— А откуда она знает имена?

— Какие имена?

— Моё, Мечислава, Тверда, Кордонеца?

— Она знает всё, что знает Гром. Но, даже если бы не знала от него, узнала бы от богов.

— Она и с богами разговаривает? — спросила Милана так ядовито, как только могла.

Двубор нахмурился, поджал нижнюю губу, словно вынужден повторять одно и то же разным людям.

— С богами все разговаривают, боги всех слышат и всем отвечают. Просто не все слышат. А из тех, кто слышит — многие слышат неверно. А из тех, кто слышит верно — не все хотят слушаться.

— А откуда ты знаешь, что она, эта ваша княгиня…

— Вьюга.

— …Вьюга. Что она и слышит, и верно слышит, и даже слушается?

На этот раз Милана не стала прерывать задумчивость сотника. Пусть поразмыслит, ему не вредно. Так слепо быть уверенным в своей княгине… да и князе, что назвать его Отцом? Да в Кряжиче никому и в голову не пришло бы сказать, что князь накоротке болтает с богами. У каждого своя голова на плечах, свой путь, своя Доля! Что же за племя такое — караванщики, что за вера у них: считать князя — непогрешимым богобеседником.

— В том-то и беда, — наконец ответил сотник. — Ни Гром, ни Вьюга не могут сказать наверняка, слышат ли они богов верно, и стоит ли слушаться того, что они слышат. Потому и сверяют своё слышание, толкуют, прежде чем что-то сделать.

Милана лишь фыркнула. Дети, просто дети. Сложно ли князю с княгиней договориться о том, что у них в голове?

Княгиня снова замотала голову платком, и пустила кобылку в такой галоп, что не сразу услышала догоняющий перестук.

***

В Броды приехали заполночь, реку пересекли там же, у заставного холма. Двубор вынул из седельной сумки войлочный плащ, накинул на плечи Миланы. Та благодарно кивнула, кинулась к терему. Ещё издалека увидела в Улькином окне свет и две мелькающие тени. Держит муженька, умница. Быстро разулась, по каменным ступенькам прошлёпала через кухню к своей комнате. И отворив дверь, очень удивилась пахнувшему в лицо теплу.

Брусничка сидела на корточках у камина, старательно подкармливая пламя поленцами. Увидев Милану, испуганно отшатнулась, села на задницу.

— Я, вот, — и показала зажатую в руке дровину.

Глядя на девочку, княгиня едва смогла сдержать слёзы. Быстро отвернулась, кинулась к сундуку, скинула промокший плащ, разделась, отжала волосы так, чтобы попало на лицо — никто не увидит её плачущей. Начала быстро вытираться поданым Брусничкой полотенцем. Растёрла себя до красноты, до жжения, приняла ночную рубаху.