Вторак опешил:

— Где же у нас главная площадь?

Мечислав сложил руки на груди, посмотрел на Уладу снизу вверх. Та пожала плечами и вздёрнула соломенные брови. А где в Бродах главная площадь? Князь махнул рукой:

— Где скажешь, там и заложим! Назовём…

Князь перглянулся с княгиней, та пожала плечами:

— Может, Базарной?

— Слыхал, волхв? Встреча князей на Базарной площади!

Волхв вышел из горницы, прикрыл дверь, и расслышал серебристый смех Улады. Подождал ещё немного и к серебру добавилась гулкая бронза Мечислава.

***

Солнце пригрело Броды. На небе — ни облачка. Сразу видно — весна победила.

Парчовая юбка намокла и нахваталась грязи. Будто нарочно бродичи очистили от снега и льда дорожку от «терема» до «главной площади». Всё сделали торжественно, как могли. Нет тут мощёных улиц, да и улиц ещё нет. Но холопьё посталалось — не поскользнётся княгиня! Такое рвение вызвало желание всех придушить. Хоть песком бы посыпали, что ли.

Милана не собиралась терять лицо, не для того приехала. Оборванцы вдоль дорожки стоят на снегу, лаптей грязью не мажут, ломают шапки, словно в Бродах собрались одни скоморохи. В конце дорожки на лавке с высокой спинкой сидели Мечислав и Улада, окружённые детьми, что дули в глиняные сопилки. Лица покраснели от натуги, глаза выпучены, в движениях — старательность и доброславие.

Мечислав — в обносках, словно специально резал холстину одежд. У Улады, сидящей по правую руку — одно плечо голое, юбка прорвалась, вызывающе торчит колено. Сама босая, ступни на дощатом помосте. Милана присмотрелась внимательнее. Князь Бродский светит пальцем из левого сапога. Правая нога вообще босая.

В десяти шагах учуяла такой тугой запах тухлятины, что впору споткнуться. Проснись мухи, решили бы, что попали в рай.

Каблуки сафьяновых сапог погружаются всё глубже, словно бродичи выкопали ямку и залили гнилыми объедками. Не глубокую — чуть выше щиколотки. Не сдавайся, княгиня, не они к тебе приехали, наставляла в голове вечная собеседница. Задушу, отравлю, унижу и уничтожу, добавила её подруга.

Мечислав встал, сделал шаг вперёд, ничуть не переживая, погрузился в грязь. Поклонился в пояс, отчего изгваздал плащ и рукав.

— Добро ли княгине Кряжинской было в дороге?

— Добро, князь. Последние вершки тяжелы. А сам путь — добро.

— Подать княгине кресло!

Четыре оборванца с трудом притащили огромный коренастый пень, спинкой которому служила грубая щепа. Погрузили в нечистоты, набрызгав сзади на юбку. Пятый дурак бросил на пень шолковую подушку, шестой — тащил помост. Милана уселась на «трон», подняла ноги для помоста, но тот шлёпнулся с такими брызгами, что те попали даже на лицо.

— Добра тебе, княгиня Кряжинская. Ура!

Народ, молчаливо глядящий на встречу дорогого гостя, взорвался, словно ждал:

— У-Р-А-А-А!!!

Любое унижение стоит своей расплаты. Милана ждала, что ей приготовили ещё, прежде чем она потребует своё. Князь отступил на помост, сел. Протянул правую руку, принял от Улады переданное Втораком полено. Левая рука взяла у Тихомира странный камень: прямоугольный, рыжий. Мечислав поудобнее устроился со своими знаками власти, доброжелательно посмотрел на Милану.

— Чем наше скромное племя обязано визиту столь знатной особы?

Княгиня почувствовала себя не в своей тарелке, но, вовремя вспомнила — Мечислав проходил обучение в Меттлерштадте. Сейчас просто развлекает чернь. Наверняка, все они знают, что с ним случилось. Быть не может, чтобы не знали. Вспомнились давние наставления прадеда: чернь знает всё, даже то, чего не знает. Прислуживая в тереме Четвертака, Милана успела в этом убедиться. Что ж, давай так.

— Ваше племя, князь, мне ничем не обязано. Обязан ты!

Брови Мечислава вскочили на лоб, дикий хохот разорвал тишину. Народ стоял в ошеломлении, но, услышав смех князя, расхохотался в поддержку. Отсмеявшись, дождавшись, пока все затихнут, Мечислав так добродушно посмотрел на Милану, что у неё по спине побежали мурашки.

— Чем же я обязан княгине Кряжинской, что она явилась взыскивать долг, вместо того, чтобы притащить меня, вора и преступника, в колодках к себе в палаты?

Глаза Миланы прошлись по затихшему, ждущему продолжения веселья народу. Будет вам веселье.

— Мой муж погиб по твоей вине, князь Мечислав Бродский!

Дружное «ах» раздалось над Бродами. Глаза Мечислава сузились, скулы чуть не прорвали кожу, сам подался вперёд. Милана мысленно зажмурилась: ещё миг, он ей поленом или странным камнем голову расшибёт.

— Твой муж пришёл мне на помощь, княгиня. На помощь, которой я не требовал! Отказался!! Запретил!!!

Мечислав встал на помосте, полено обвиняюще направлено в сторону Миланы, рука с камнем словно замахнулась для броска. Княгиня заставила себя застыть на месте. Баба Яга, теремская мамка, месяц тому умершая в стыде и сознании, говорила когда-то, что разъярённому мужчине нельзя отвечать сразу и громко. Только тихо и после того как переспросит. Тогда, быть может, не ударит. Или, ударит не сильно. Мечислав уже не совсем мужчина, уже почти что князь. Ударить может быть и не ударит, да кто его знает.