— Ну?! Говори, княгиня, какой долг пришла взыскивать!

Милана стала похожа на каменную статую, что Четвертак когда-то прикупил на Змеево серебро. Даже перестала чувствовать своё дыхание. Глаза смотрели в упор, губы приготовились сказать главное. Осталось сделать это правильно.

Мысли пришли в порядок, собрались в единственно верное:

— Мой муж — твой брат. По закону кряжицких и местных земель ты обязан взять меня в жёны.

Теперь княгиня позволила себе встать и внимательно разглядеть черни новую княгиню.

Мечислав застыл, отошёл, сел. Улька, дура, сложила руки на груди, Милана победно осмотрела местных скоморохов. В глазах их ясно читалось — да. Это наши обычаи. Твой ответ, князь?

После долгого молчания Мечислав встал, оглядел народ.

— Брусничку — ко мне!

Испуганная девчонка так быстро выскочила из толпы, словно выросла из её дыхания.

— Улька, сними серьги!

Улада потянулась к ушам, отвела руки, но под взглядом мужа покорно сняла подарок отца — кованые землянички и передала в требовательную ладонь.

Мечислав передал серьги Брусничке, рванул ворот, палец зацепился за холщёвую верёвочку, дёрнул. Жемчужные серьги легли на руку испуганной Улады.

— Моя первая жена — Улада Бродская! Вторая — Брусничка Глинка! Третья жена — Милана Кряжинская! Быть посему!

Ярость — главное зло в мире. Милана понимала, что теряет лицо, но остановить себя уже не смогла. Вскочила, крикнула, сорвавшись на визг:

— Это почему же — третья?!

Мечислав посмотрел на неё, как на пустое место.

— Хитро ты ко мне в постель залезла, княгиня. Но, хитрость — ещё не ум. Будь ты умнее — стала бы первой.

Глава вторая

Лето уже на носу, пахари не выходят с поля, глотают пыль. А хоть тресни, нет наследника прадеду. Милана усмехнулась: Кордонец клялся, что не помрёт, пока не увидит и не поцелует в живот праправнука. И ведь — не помрёт. Двоих гонцов прислал, выспрашивал, полено старое.

Неделю после спешной свадьбы не подходил Мечислав к третьей жене. Занёс по обычаю в дом, уложил на кровать, развернулся на каблуках и молча вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Ну, нет, князь Бродский, не на ту щуку попал: ещё не знаешь, как кряжицкие умеют скандалить. Подкараулила в конюшне, устроила такой разгон, что все лошади от страха присели. Мечислав молча взял брыкающуюся жену на руки, снова отнёс в комнату и запер на засов до вечера. А окошко — маленькое, не всякий ребёнок пролезет. От ярости Милана расколотила даже деревянную посуду, после чего ей, как собаке принесли еду в жестяной миске. И, главное — кто принёс! Княгиня Бродская.

Пришлось пожаловаться ей. Улька закусила бледную губу, опустила взгляд в пол, руки неспокойно теребили подол, на миг показалось — откажет. Тихо, едва слышно обещала помочь. Сама — слаба, да и дитё нужно выхаживать. Брусничка — жена названная, рано ей. Остаётся только Милана. Мечислав смирился, приходил исправно в нужные ночи. Сверх — ни-ни. Ну и ладно, пусть хоть так. Да только — всё без толку.

Нет наследника Кордонецу, нет дитя Милане. Спрятавшись в своей комнате, юная женщина плакала, путая в слезах, кого клянёт — богов, себя или всех остальных.

Тощая повитуха, кому ж ещё Улька-дура всё расскажет, подошла однажды утром, подала крынку молока, дождалась, пока Милана напьётся, проливая капли на сарафан и неожиданно погладила по голове. Милана даже подумала — издевается. Не нажила молодая княгиня подруг в Бродах. Все сторонятся, словно прокажённой. Повитуха заговорила странно, словно не местная:

— Печать на тебе, милая. Я — дочка степняка, печать всегда вижу.

— Какую печать, — на вопрос после бессонной ночи сил уже не осталось.

— Не спрашивай. Просто печать. Без Степной Матери тебе не обойтись.

— Без кого?

— Степной Матери. Если кто и поможет, только она.

И подробно рассказала о древнейшем месте поклонения.

Степная Матерь сейчас совсем не степная, отбили её бродинцы. Сами степняки, говорят, в стойбище хакана втянулись, живут на грани голода. А до Степной Матери ехать всего-ничего. День, быть может, два. Главное, чтобы Мечислав не хватился.

— Какое там, — махнула Милана рукой. — Он меня и не замечает совсем. Приходит ко времени, уходит почти сразу, а потом весь месяц не замечает. Да и не до того ему — готовится принимать озёрских верблюжатников. Народу в Бродах теперь много, кто не занят в дозорах и тренировках, строит кирпицовый город. Чего им, наёмникам: Мечислав сказал — «обороняем восточный рубеж», они и строят.

— Оно и правильно, — тощая поджала сухие губы. — Серебро от Змея получают, отчего бы и не строить? Не война же, правда?

Наверное, правда, подумалось ненароком. Степнячка не воевать, строить просит. Что за народ такой новый зарождается?

Терем завершили первым. Прохладно в нём, не то, что в деревянном, тёплом доме, так хоть — не сгорит. Открытые печи в каждой каморке, меттлерштадский обер прозвал их каминами. Удобно, вообще-то…

Пошла за помощью к Двубору — тот, вроде бы, сам себе на уме. Как ни странно, Змеев сотник согласился, даже обещал взять с собой два десятка караванщиков. И время предложил удобное — назавтра утром. Осталась последняя «ночь Мечислава». Обычно, он целую неделю после «барщины» не обращал на неё внимания. Договорилась с повитухой, та обещала передать Уладе и даже Брусничке. Отвлекут как-нибудь на всякий случай.