Врачи поставили диагноз – инфекционно-токсический шок, тяжелая бактериальная инфекция, резко ставшая смертельно опасной. Отцу сказали: не привези он ее, прожди чуть дольше, и она бы умерла в постели еще до утра.

Никогда не забуду, как видел ее на больничной койке, с иглами капельниц в каждой руке, истощенную, хрупкую. Врачи так волновались за обезвоживание, что внутривенная жидкость не капала, а текла. Мама три дня была в интенсивной терапии, а в больнице – еще восемь, и только потом смогла наконец вернуться домой.

Много лет меня пугало то, как близко мама оказалась к смерти. Страх потерять ее граничил с паранойей. Помню, однажды я пришел домой из школы, и наша машина стояла на аллее, но дома никого не было. Я впал в истерику и только потом увидел маму на заднем дворике: она полола сорняки.

Но со временем страх помог мне создать новое видение. Едва не потеряв мать, я понял: жизнь коротка, а время драгоценно. Живи на полную.

Несколько лет спустя маме Джастина диагностировали агрессивную форму рака молочной железы. К счастью, химиотерапия и мастэктомия спасли ей жизнь. Но, как и я, Джастин быстро научился не воспринимать ни минуты как должное.

Мы видели наших матерей на грани смерти. И теперь, когда мой лучший друг у последней черты, все чаще приходит мысль: а если я умру прямо сейчас? Когда погаснет мой свет, буду ли я сожалеть о прожитых днях – или стану гордиться тем, чего я достиг?

Близится полночь. Поезд почти у Байонны. Мы оба на грани бреда. Мы не спали тридцать пять часов.

Терри и Майк ждут на вокзале. Вместе идем по темным улицам до отеля. Сил больше нет. Джастину отчаянно нужна кровать. Хоть какая-нибудь. Хоть койка. Вот и гостиница. Дошли. Стойка регистрации. Наш номер на четвертом этаже. Идем к лифту.

Он метр на метр.

Сажаю Джастина на скамейку в вестибюле. Коляска не влезет, как ни складывай.

Я опускаю руки. Все, конец. Я проиграл. Мне плохо. Сажусь рядом с Джастином. Прямо напротив нас девушка-француженка за стойкой, свидетельница драмы, начинает лопотать – ой, извините, что так вышло… Я так устал, что едва понимаю, о чем она.

Она все болтает. Джастин смотрит мимо нее и видит офисное кресло на колесиках.

– А можно нам ваше кресло? – спрашивает он.

– Oui! Да, конечно! – любезно говорит она.

Я вытаскиваю новую «коляску». Ставлю ее рядом со скамейкой. В глазах Джастина одна только усталость. Понимаю его. Я и сам на пределе.

Свожу плечи и, точно в замедленной съемке, из последних сил поднимаю Джастина и сажаю его на кресло. Коляску запираем в комнатке на первом этаже и входим в лифт – он еще из древних, где надо закрывать за собой ворота. Джастин не может двинуть руками, и я еду с ним. В крохотной кабинке двоим с рюкзаками и офисным креслом не развернуться. Втискиваюсь в лифт к другу, брюхом в лицо. Мы полтора дня в дороге, мы не спали, и хотя ни одного из нас не назвать идеалом гигиены, ему явно достался проигрышный билет.

– Слушай, вот ты потный! – говорит он, морща нос.

– Да знаю, – признаю я. – Сам чую.

Лифт, скрипя, идет бесконечно долго. Но он доходит: четвертый этаж. Вытаскиваю Джастина в зал. Колесики цепляются за толстый ковер, от долгих лет верной службы идущий волнами. Кресло крутится, Джастина мотает как флюгер в грозу, и я едва успеваю схватить его за плечи и удержать, не дав упасть на пол.

Ясное дело, наша комната – самая последняя по коридору, за углом от лифта. Медленно и осторожно я то тащу кресло, то толкаю, иногда иду спиной вперед, и Джастин, глядя через мое плечо, дает указания. Наконец-то угол! Сворачиваем налево. Еще десять метров, пара-тройка опасных «звоночков» на свалявшемся ковре, и мы у двери.

У меня уже в глазах мутнеет. Нашариваю ключ и открываю комнату. Скрипят петли, дверь распахивается, и нас приветствует порожек высотой с ладонь.

– Приступочек? – спрашивает Джастин. – Нет, правда? Приступочек?

Мы устало склоняем головы, начинаем нервно хихикать – и вскоре уже смеемся в голос от недосыпа и злости.

– Тихо! – цедит Джастин сквозь слезы. – Соседей перебудишь!

– Это я перебужу соседей?

Да когда же кончится этот день? Хватаю кресло из угла комнаты, ставлю его рядом с порожком, дотаскиваю кресло с Джастином до самой двери, тоже как можно ближе к приступку, в бог знает какой раз с тех пор, как мы покинули Бойсе, переношу его с одного кресла на другое и довожу новое до кровати. Колесики пакостно цепляют ковер.

– Все, конечная, – говорю я, тянусь через Джастина, откидываю одеяло и укладываю его в кровать. – Доброй ночи, Скиз.

– Доброй, Пэдди.

Сил нет. Мыслей нет. Я еще не таскал Джастина так часто за столь краткий срок. Спина ноет, в плечах бьется боль, голова пудовая. Звоню жене, говорю, что мы добрались, и хочу только одного: спать. Но душа решает иначе. Я не могу уснуть. Я сижу на краю кровати, слушаю, как медленно и глубоко дышит мой друг. Я восхищен его стремлением быть здесь и жить полной жизнью.