Предательство пронзает мое сердце ледяным ножом. Макс мне ничего не должен, но всё равно больно. Он позволил гоблинам забрать меня. Если то, что сказала Келса, правда, они собираются продать меня кому-то. Или уже продали.

Смотрю на полоску света под дверью, в поисках теней. Движения. Любые признаки жизни за пределами моей маленькой тюрьмы, которая пахнет плесенью и пылью. Сглатываю, но во рту пересохло.

Время идёт.

* * * * *

Вспышка света пугает меня. Зажмуриваюсь от яркого света, посылающего молнии боли в голову. Шаркают ноги. Боль уменьшается, но не исчезает полностью. Я приоткрыла одно веко, проверяя. Свет терпим. На этот раз оба глаза. Хочу потереть их, стереть остатки сна, но мои руки всё ещё связаны.

Женщина-гоблин присела рядом со мной. Её распущенные и растрепанные черные волосы обрамляли красные глаза и алые губы, которые растянулись в рычащей улыбке. Я её не узнаю. Я сражалась и убивала только мужчин. Общество гоблинов матриархально по двум причинам: женщины рождаются по одной на каждые пятьдесят особей, а размножение вида требует смерти мужчины. Только самые сильные, проверенные в бою воины имеют честь спариваться и продолжать линию гоблинов. Как пчела и её жало, оплодотворение происходит быстро и смертельно. Женщин почитают и уважают, и они редко выходят на публику.

Они, конечно, не выполняют грязную работу.

— Эвангелина Стоун, — произносит она. Это не только приветствие, но и вызов.

Я не знаю её лица, но узнаю голос.

— Келса. — Выходит несколько искаженно. Меня мучает жажда, в горле пересохло, но я не буду просить воды.

— Великая Эви Стоун, — говорит она, как будто я ничего не сказала. — Убийца гоблинов, вампиров и тех, кого ты считаешь ниже себя. Я давно хотела с тобой познакомиться.

— Мне повезло.

Она выгибает тонкую бровь. Пальцами с длинными ногтями скользит в свое стильное кожаное пальто и достаёт бритву. Открывает её с осторожной точностью. Я сжимаю в руках наручники. Мой желудок трепещет. Гоблинша проводит кончиком пальца по острому краю бритвы. Я напрягаюсь, но бежать некуда. Наручники впиваются в запястья и лодыжки. Я фыркаю.

Келса улыбается:

— От этого никуда не деться, детка.

— Почему? — спрашиваю я, прежде чем успеваю остановиться.

— Что почему?

Уклончивая сука. Я не доставлю ей такого удовольствия.

— Я видела, что твой вид делает с моим, — говорит она. Проводит кончиком бритвы по центру моего живота, слишком легко, чтобы проколоть кожу, но достаточно твердо, чтобы я чувствовала каждый сантиметр её прикосновения. Смотрю на неё, а не на её руки.

— Я видела, как ты убиваешь, разрезая их от паха, — она нажимает чуть ниже моего пупка, разрезая кожу, и я вскрикиваю, — до грудины. Её рука быстро двигается, рисуя ещё одну огненную линию посередине груди. Задерживаю дыхание. Не издаю ни звука. — Очень жаль, правда. Вы, люди, такие мужественные.

Боль пронзает мое левое бедро, как и правое. Слезы сверкают в глазах. Я сильно прикусываю язык, сосредоточившись на боли, которую сама себе причинила. Изо всех сил стараюсь не замечать раны. Чувствую кровь, горячую и густую, сочащуюся из каждого пореза. Я не буду кричать. Не могу.

Должно быть, она дразнит меня. Если меня продадут, зачем вредить мне сейчас? В этом нет никакого смысла. Коллекционеры редко платят за испорченный товар.

Келса наклоняется, не слишком близко, чтобы я могла ударить её головой, но достаточно, чтобы почувствовать ее дыхание — влажное и острое, как металл. — Мы повеселимся, ты и я. — Огонь вспыхивает у меня в животе, и я вздрагиваю. — О да, Эви Стоун. Два дня веселья… для меня.

Два дня? Пока не появится мой покупатель? Пока ей не надоест, и она не отпустит меня? Пока её союз с вампирами не достигнет завершения? Вопросы без ответов, страдание без облегчения — вот моя жизнь.

Она поднимает бритву, лезвие которой покрыто моей кровью. Такой же красной, как её глаза. Она прижимает лезвие к моей щеке, и я вскрикиваю.

* * * * *

Время теряется в бесконечном круговороте света и тьмы. Она приходит и уходит без предупреждения — всегда она и никто другой. Я дремлю, она будит меня. Я не нахожу покоя между нашими сеансами, не нахожу передышки от её мучений. Она изобретательна в своих методах. Дотошна в рисовании кровью. Эксперт по причинению боли. В другой жизни я, возможно, уважала бы её за это. Сегодня я презираю её.

Матрас пропитался кровью, потом и мочой и прилипает к коже. Зловонные запахи смешиваются с мучительным запахом рвоты. Обожженная плоть все еще на краю моих чувств, но эти раны старые. Огонь, кажется, был несколько дней назад, хотя я знаю, что прошло всего несколько часов. Загорается свет, и боль возобновляется. Свет гаснет, и пульсация берет верх.

Я думаю о Вайяте в те короткие мгновения, когда одна. Нежная ласка его руки на моей груди. Наполненность им, когда он входит и выходит из меня, любя меня. Он придёт за мной. Он должен искать. Мне плевать, если триады найдут меня первыми. До тех пор, пока страдания не закончатся.

Дверь распахивается. Щурюсь, ожидая быстрой атаки. Келса стоит в дверях, освещенная сзади. Позади неё что-то шевелится.

— Ты меня заинтриговала, Эви Стоун, — говорит она. — Ты терпишь так много, но не спрашиваешь почему. Ты не требуешь причины для своих страданий. Многие женщины помельче давно бы сломались. Я восхищаюсь тобой.

— Иди к черту, — шиплю я.

Она смеется:

— Ты просто не видишь этого, верно?

— Не хочу. Не волнуйся.

— Конечно, Эви. Ты заботишься о нём.