Лондон, ноябрь 2005

* * *

Сын мой – свет березовый,
ливень грозовой!
Я еще не бронзовый,
я еще живой.


Я еще не каменный
с треснутым крылом:
страшной болью памятной
помню о былом.


Было – по-над пропастью
порывался выспрь,
и кормилось совестью
пламя Божьих искр,


но отныне, в ярости
растеряв броню,
горе паче радости
в памяти храню.


Было – в смертной скудости
выстраданных сил
радости и мудрости
я себе просил.


Что ж, смятенный, бросовый,
плачу над тобой,
сын мой – свет березовый,
ливень грозовой.

Лондон, октябрь – ноябрь 2005

* * *

Облачко. Чуткая веточка.
Легкая птичка.
Это, наверное, пеночка
или синичка.


Осень. Крылатое семечко.
Сеянец света.
Это, наверное, девочка
смотрит на это.


Это, наверное, вспомнится,
душу встревожит.
Ежели сердце опомнится.
Ежели сможет.


Вот он и вечер, и весточка —
легкая птичка.
Это, наверное, пеночка
или синичка.

Москва, 17 ноября 2005

ЗАКАТНЫЕ СТАНСЫ

Пусть в замысле стихотворенья,
где я тебе муж и любовник,
с медовой травою забвенья
сплетается белый шиповник,
и в желтых камнях ежевика
прядет кружева вожделений,
и эхо блаженного крика
живет в сопряженье мгновений.


Мне нынче хватает бессмертья
шмеля, стрекозы и цикады,
чтоб молча исчислить столетья
заросших развалин Эллады,
где зелень замлела от счастья
в сцепленьях взаимной неволи,
где нет у любви сладострастья —
лишь светлый покой после боли.


Под скалами – берег лекалом,
и море в сверкающих искрах
к отвесным ласкается скалам,
и свет откровений, неистов,
дух ядом целебным врачуя,
нисходит в цветы молочая,
божественной жизни не чуя,
божественной смерти не чая…


Заходится сердце от боли.
Душа цепенеет от страха.
Я только усилием воли
себя отличаю от праха,
но дух воскресает от страсти
в просторах звенящих бессмертий,
где шмель бередит ради сласти
разверстые язвы соцветий.


Так пусть же под вечер продлится
жизнь с вечной горчинкою горя,
пусть воздух, как ангел, струится
над чувственным золотом моря,


покамест в стрекочущем зное
со счастьем сплетаются страхи,
и солнце мерцает двойное
в печальных зрачках черепахи.

14 ноября 2005

ЧАША ОСЕНИ

Твоя ли пасмурная сень,
моя ль усталость?
С утра стоял хрустальный день,
чего с ним сталось?


С утра стоял хрустальный день,
резной и звонкий,
прозрачным светом полный всклень
до самой кромки.


С утра все было как в любви,
хотя б и осень,
в зазорах рдеющей листвы
зияла просинь.


Где упадала полутень,
где разумелась.
С утра стоял хрустальный день, —
куда что делось?


В высокой чаше бытия
с утра и в полночь
была горчинка забытья,
а нынче – горечь.


И с ней туманится хрусталь
в надежде зыбкой,
что озаришь его печаль
своей улыбкой.

4 марта 2008 года

ГДЕ МОЙ ТРУД, ГОСПОДИ, ГДЕ МОЙ ДОМ?

ПОРХАЮЩИЙ ПЕС

Мельчайший пес,
кратчайший по всем направленьям, не задевает звезд
ни ушами, ни хвостовым опереньем.


Возле семенящей старушки, не воздев головы
и порхая в дожде моросящем,
он живо интересуется запахами травы
и думает исключительно о настоящем.


Намочивший мордочку дождевой водой
и по суше творящий движенье,
он и сам безусловно является звездой,
соблюдая, как все звезды, закон притяженья.


И глядючи, как порхает легчайший пес,
мельчайший, кратчайший по всем направленьям,
я вижу, что вечности нет, а есть круговращение звезд