нет никакой заслуги.


Сколько породы ради руды,
как далека дорога…
От человека исходят труды.
Все остальное – от Бога.

1992

ПОСТСКРИПТУМ

я не хочу больше писать стихи
задыхаюсь от бреда вычуры чепухи
это все помраченье наваждение раж
это прихоть причуда несусветная блажь
я не хочу больше ничего творить
делать надобно дело а не говорить
я не хочу больше выбирать слова
как душа промолчала так она и права
я не хочу больше ничего писать
бунтовать смиренничать литургисать
это не вдохновенье а мятежный труд
это все вожделенье за которым блуд
я не хочу больше сходить с ума
это все лихоманка чахотка чума
вымысел промысел лихорадочный бред
схлынет горлом горячка и ничего дальше нет
я не хочу больше я не хочу
тьма такая хоть держи надо мной свечу
отщемит и такая внутри пустота
я не хочу больше раскрывать рта

1992

* * *

Всё грешней, всё живей, всё тревожней,
всё печальней ложится строка…
Но художнику милостью Божьей
чем отвечу помимо стиха?


У него за душою немного,
только чует он чувством шестым,
что ясней очертания Бога
на листе, что остался пустым.


Оттого-то и сам, все ничтожней
подчиняясь тому, что пишу,
о нечаянной милости Божьей
не для этого света прошу.

1992

МОСТ ВАТЕРЛОО

Овеяна перистым светом,
темнеет вода у моста.
Я рта не раскрыл бы об этом,
да вновь доняла простота,


прельстив на мосту Ватерлоо,
глазами скользнув по реке,
нечаянно вымолвить слово
на странном уже языке…


Мне всякий язык нынче странен,
тем паче пречистая речь,
которою так об-иванен,
что сути почти не извлечь,


но – молвилась вдруг в одночасье,
как будто огням на воде
не высказать честного счастья
быть вечно никем и нигде…


За смутным простором – за тем, за
которым закат и туман,
во тьме начинается Темза,
а дальше – опять океан,


и чувствую в проблесках света,
летящих над темной волной,
что черная участь поэта
еще не натешилась мной…

1991

НАСТОЯЩИЕ СТИХИ ПРО ЛОНДОН

Совершенно незачем заговаривать зубы
тому, кто не видел, как мало в Темзе воды.
Меня занимают в Лондоне печные трубы
и маленькие сады.


Печные трубы предполагают наличье камина,
а это значит, можно вытянуть ноги к огню,
особенно, если погода невыносима,
но я ее не виню.


Сыро и холодно, в общем, совсем промозгло,
сеется морось, и ноги скользят.
Зато в саду по утрам бывает даже морозно,
если есть сад.


Если есть сад – остальное не имеет значенья,
потому что иней лежит на ветвях поутру,
производя нечто вроде свеченья
на задувающем с моря ветру.


В день зимнего равноденствия, между затменьями
луны и солнца в девяносто втором году
я никого не мучаю поэтическими откровеньями,
а просто по набережной иду.


Главное, чтобы сад и камин были данностью,
у меня же ничего этого нет,
и это неважно, ведь я уже не в ладах с реальностью,
иначе вместо этой действительности написал бы сонет…

1992

ЗАТИШЬЕ

…Слушай мощь тишины, если выдался повод и случай…
В одиноком единстве молчат небеса и река.
Потому я и жив, что бессмертная точность созвучий
как последнее счастье ко мне не являлась пока.


Как тебе объяснить – неужели же снова стихами,
что молчанье – спасенье? В высокой такой тишине
как иначе суметь между птицами и облаками
удержать равновесье, внимая лишь Божьей струне…


Можно ветер узлом завязать – да напрасна морока,
не для этого силу дарует душе тишина.
Всем молчаньем любви говорю: до последнего срока
слушай мощь тишины, чтоб звучала лишь Божья струна.

1991

ЛИДЕ

Не напишу ничего, что прекраснее дерева.
Не начеркаю точней, чем лучистые ветки.
Времени было отмерено только до вечера.