Шрифт:
Потому что хочу быть смелым.
Почему я хочу быть смелым?
Потому что в наш век нельзя быть несмелым.
А, вообще-то, что в наш век можно?
Я задумываюсь. Вожу по тарелке ложкой.
А неплохо бы протащить эту смелую мыслишку в стихи.
И так талантливо её замаскировать,
Чтобы сам чёрт не смог подкопаться.
О, это великое искусство –
Писать ни о чём и, тем самым, протестовать против всего!
Я хитрый. Меня не обманешь: это хорошо, а это плохо.
Я обязательно спрошу:
Что хорошего в этом хорошем?
Что плохого в этом плохом?
И, конечно, не получу ответа.
Чем больше я думаю обо всем происходящем, тем больше и больше…
Сгорбившись, я сижу за низким кухонным столом.
Я хлебаю пустые щи.
Глаза он на портретах щурил.
Ну что мы знали? Ничего!
И в школе на немецком: «фюрер»
/«дер фюрер Сталин, унзер фюрер»/
Мы говорили про него.
Учительница нам кивала.
И тоже ничего не знала.
Мы строили социализм.
В бараках, тесных и клопиных,
Мы щи варили из крапивы,
Мы в верности ему клялись.
Вскрывали трупы лекаря.
Вставали в тундре лагеря.
И чавкала живая глина.
Ты плачешь, девочка Сталина?
И строчки прыгают в руках.
И стража мёрзнет во вратах.
Ещё бы вот я что сказал:
Лет через сто на сцене ставят
Трагедию «Иосиф Сталин»,
И он глядит, смятенный, в зал…
Воспоминание
Под известковым белым небом
Стояла очередь за хлебом.
Она глядела хмуро, зло.
А по асфальту снег несло.
А где-то составлялись сводки.
И съезд Какой-то проходил.
И человек, опухший с водки,
Всё цифры, цифры приводил.
Он смело обобщенья делал.
Твердил про наше торжество.
Но только очередь за хлебом
Не понимала ничего.
Она ругалась и хрипела.
Стонала. Стыла на ветру.
Лишь одного она хотела:
Почуять хлебный дух во рту.
На заседании одном
Пришлось мне высидеть недавно.
Всё шло так складно и забавно.
И снег метался за окном.
С глубокомысленным лицом
Следил я, как парторг Числяев
Проект решения читает,
Склонившись низко над листком.
Все были делом заняты:
Зевали, кашляли, потели.
Лениво бутерброды ели,
Ладонью прикрывая рты.
Они не ведали вины.
В ладоши хлопали упорно.
Курили в перерыв в уборной.
И разговор про баб вели.
…Но как взревел бы этот зал
И застучал ногами бурно,
Когда бы встал я и с трибуны
Им честно всё это сказал.
В тишине наступающей шаг солдаты печатают.
Я поэт начинающий, и меня не печатают.
До утра заливаются соловьи баламутные.
А стихи получаются очень длинные, мутные.
Но в прокуренной комнате – я, хоть слово, да выхожу.
Будет время – попомните! – я такое вам выложу!
Поседею от ярости. Плюну в ваши занудности.
Пусть стихи мои в старости не печатают в «Юности».
Дежурство (Стихи 1962–1968 гг.)
Утро
Теплоход «Ипполитов-Иванов»…
На пустынной корме, у борта,
Мы стоим в синеватом тумане,
А вокруг – рассвет и вода.
Засверкали на сопках сосны,
Словно факелы вспыхнули там.
Золотистую руку солнце
По воде протянуло нам.
А в заливе плещется рыба,
А с борта – только глянешь вниз:
Гладко так, что хоть с палубы прыгай,
Да коньки надевай и катись.
Скоро будет твоя остановка.
С шумом ахнет на гальку прилив.
И сбежишь ты по трапу неловко,
Второпях попрощаться забыв…
Ну что, скажите, гонит россиян?