Внезапно он отобрал у нее коробку с конфетами, поставил на стол. А еще через мгновение Алька оказалась притиснутой к бревенчатой стене, так крепко, что не освободиться.

— Моя маленькая, — пробормотал Мариус, приподнимая ее лицо за подбородок, — я только о тебе и думаю. Что ты со мной сделала? А ведь я должен теперь думать о многом… слишком о многом… И, к сожалению, не о тебе.

Алька сделала еще одну попытку вырваться, но ее сопротивление тут же было подавлено. Мариус без усилий перехватил ее запястья, завел за голову и прижал к стене.

— Сопротивляешься? — промурлыкал на ухо, прикусывая мочку, — ты согласилась стать моей женой, а жене следует слушаться своего мужа. Привыкай.

Теперь, когда руки были несвободны, Алька ощутила себя совершенно беспомощной. Она закрыла глаза, теряясь в ощущениях. Мягкие, бархатные поцелуи — в висок, под ухом, там, где шею охватывает скромный воротничок платья. Дыхание сбилось. Свободная рука Мариуса начала путешествие от талии, выписывая сквозь одежду замысловатый узор, наверх. Завораживающе-медленно. Мучительно-медленно. А потом Алька почувствовала легкие, вкрадчивые прикосновения — открыла глаза. Сосредоточенно глядя на нее, сжав губы, Мариус расстегивал пуговки ворота ее платья. Алька подалась вперед, хотела потереться щекой о его щеку, но он усмехнулся, отстранился, по-прежнему удерживая ее руки. Его глаза казались почти черными, расширившиеся зрачки почти поглотили радужку.

— Мариус…

— Ш-ш-ш-ш…

Прикосновение к груди сквозь тонкую ткань сорочки почти оглушило. Это было так остро-чувствительно, что Алька, враз потеряв желание сопротивляться, просто повисла в сильных руках.

Ей хотелось обнять его, обхватить руками за шею, но Мариус не давал ей даже шевельнуться. Раздражающе-медленно продолжал свою игру, вырисовывая поверх сорочки круги.

— Мариус, — простонала она сквозь зубы.

— Да, это я, — улыбнулся. В глазах полыхало черное пламя.

"Да сделай ты уже что-нибудь" — едва не выкрикнула Алька.

Не выкрикнула, потому что как раз в этот миг он наклонился и накрыл ее губы своими.

О-о-о, так он не целовал ее уже давно. Что-то было в этом всем дикое, ненасытное. Подчиняющее. И Алька вдруг поняла, что ей все нравится. Еще как нравится. И то, что она не может шевельнуться, и то, что он делает все это… с ней. Вероятно, это были те самые основы, заложенные Пастырем во всех женщин — стремление подчиниться сильному мужчине. А в том, что Мариус Эльдор именно такой, сомнений не возникало.

Задыхаясь, она отвечала на этот совершенно собственнический поцелуй, и хотелось… уже большего. Куда большего.

Мариус наконец отпустил ее руки, и она сразу вцепилась ему в каменные плечи, царапая ногтями сквозь плотную ткань сюртука.

Его руки… творили чудеса. А то, что между ними и кожей все-таки оставалась сорочка, только усиливало ощущения.

И Алька поняла, что еще чуть-чуть, и она будет умолять его — чтоб взял прямо здесь, у стены. Воздух, казалось, раскалился, сердце билось как сумасшедшее.

— Мариус, — тихо прохныкала она прямо в губы, — пожалуйста…

— Да, маленькая, — бодро ответил он.

Быстро разорвал контакт, подхватил на руки и совершенно мягко, невесомо опустил на кушетку.

Шелест падающего на пол сюртука.

Шорох совершенно бесстыдно задираемых юбок.

Жесткий поцелуй, почти болезненный.

И совершенно одуряющее ощущение наполненности, от которого последние мысли теряются в сверкающем, искрящемся удовольствии.

Потом она долго не могла отдышаться, все еще обхватив Мариуса руками и ногами. Так… можно было бы лежать долго. Алька лениво подумала о том, что так у нее точно будет ребеночек, если только она уже не беременна. И тут же отмахнулась от этой мысли. Ребенок? Ну и пусть, ну и прекрасно. Она будет любить его, свое маленькое сердечко, в котором смешаются они с Мариусом. И ей совершенно наплевать на то, поженятся они или нет. Главное — что вместе.

И вместе с этим легкое удивление. Как так бывает, что встречаешь человека и в какой-то момент понимаешь, что он — твой, а ты — его? И ничего этого не изменит, даже если твой мужчина натворит каких-нибудь глупостей, или даже гадостей, или сделает что-то неправильно, хотя сам будет думать иначе.

Мариус вздохнул, лег рядом, подперев щеку кулаком. Свободной рукой притянул к себе Альку, мягко гладил ее по волосам, по лицу. Было видно, что мыслями он далеко. Алька сонно прижималась к нему, поймала его руку и приникла к ней губами.

— Маленькая, — едва слышный шепот, — ты ведь понимаешь, что то, что между нами, это нечто особенное?

Она молча кивнула.

Да, понимала.

— У меня была жена, ты знаешь, — тихо продолжил Мариус, — но между нами никогда… не было ничего подобного. Я никогда не чувствовал ее частью себя самого. А ты… Тебя я чувствую. Не знаю, как это объяснить. А ты, птичка? Что ты чувствуешь?

Алька пожала плечами. Примерно то же самое, и этого не объяснить словами.

Именно так: чтобы он ни сделал, она всегда будет принадлежать ему. Пусть даже это будет больно.