— Время дорого, Рон, — прошептала и решительно сунула кальхейм под перину, — будем надеяться, что этот… Кьер понимал, что делает и зачем.

— О, да. Кьер всегда думает, прежде чем что-то делает. Я был с ним знаком. Отец мне его показывал, когда Кьера еще готовили. Отец лично его готовил.

Алька мало что поняла из сказанного, но расспрашивать не было времени. Единственное, что стало понятным, так это то, что к становлению Кьера убийцей приложил руку Сантор. И почему-то до сих пор Кьер морщился при упоминании имени повелителя крагхов.

— Все будет хорошо, — шепнула она, прикасаясь губами к влажной щеке брата, — держись. Пожалуйста, держись. Думаю, Кьер знает, как тебя вытащить.

— Постараюсь, — хмыкнул Авельрон.

Алька отстранилась. У нее вдруг возникло чувство, что ее брат и в самом деле куда-то проваливается, растворяется в вязком ничто. Его взгляд медленно стекленел. Алька поднялась с колен и попятилась. Авельрон застыл на кровати поломанной куклой со стеклянными шариками-глазами. Альку бросило в пот. Снова накатил липкий, тошнотворный страх. Снова что-то пристально наблюдало за ней, глядя сквозь неподвижные глаза Авельрона.

— Мариус, — пискнула она, не в силах совладать с собой.

И, повернувшись, почти бегом бросилась к выходу.

Но ведь… все будет хорошо. Кьер заберет Авельрона, и тот выздоровеет. Что тут еще поделаешь, если Мариус ее не слышит?

В Эрифрее наступили столь редкие зимой солнечные дни: вот уже третье утро без привычной дымки, затянувшей небо, морозное утро — но и это хорошо, не хлюпает жидкая грязь под ногами. Солнце гуляло по холеным фасадам домов и черепичным крышам, толстой кистью разбрызгивало по улицам светлые пятна, в кустах весело возились воробьи, где-то заливисто гавкали собаки. На площади Порядка залили каток, и детвора каталась от бортика к бортику словно горошины по широкому блюду, да и не только детвора — почтенные ниаты, благополучные фье… В общем, было очевидно, что нужен еще один такой же каток, а то и несколько. А вокруг катка наставили палаток с глинтвейном, пончиками, присыпанными невесомой сахарной пудрой, жарили колбаски и продавали их тут же, положив на ломти пышного, ноздреватого хлеба.

И даже в кабинете магистра было слышно, как поет синичка.

И Мариусу казалось, что и до него доносится аромат колбасок, с пылу с жару. И как бы хотелось взять за руку его птичку, отвести на ту площадь, купить коньки, которые там же продавали умельцы. А потом, когда она накатается, разрумянится на морозе, напоить ее ароматным глинтвейном, угостить гигантским пончиком с шоколадной начинкой. Он и сам бы выпил кружку глинтвейна. Пунш Мариус не любил, а вот глинтвейн — очень даже. Чашка исходящего паром рубинового вина с кусочками цедры, корицей, имбирем, гвоздикой прочно ассоциировалась с домашним уютом и семьей.

Он вздохнул, решительно захлопнул оконную раму, и веселое звонкое "тинь-тинь" оборвалось. В кабинете снова воцарилась сонная, гулкая тишина.

Мариус обреченно оглядел гору старых свитков, которые планировал перебрать сегодня. Часть он уже пересмотрел, записи, сделанные старым магистром, мелкий бисерный почерк, хрустящие листы. В основном, ведение дел Надзора, хозяйственные выписки, ничего интересного. Манера магистра писать так, что приходилось изрядно напрягаться, разбирая написанное, начинала подбешивать.

Мариус еще раз окинул взглядом свитки, тоскливо подумал о глинтвейне, катке и Алайне.

Прошелся по кабинету, вслушиваясь в то, как шуршат подошвы туфель о пол.

Зачем ему все это? Если бы можно было сейчас бросить должность Магистра, с удовольствием бы бросил. Вернулись бы в Роутон. Поженились, наконец. Он уже и без того сильно задолжал своей птичке по этой части. Возможно, кто-нибудь родился бы уже в следующее лето, и старики, Марго и Робин, радовались бы, глядя на младенчика…

А вместо этого он должен тащить на себе проблемы Надзора, проблемы земель Порядка, дворцовые интриги. Алечка тоскует, это видно. Не понимает, отчего он поступает так, а не иначе, и от этого больно и неприятно. Как будто одна за одной, с треском, рвутся те невидимые струны, что протянулись меж ними двумя.

И, в общем-то, понятно, что бросить все сейчас нельзя.

Но как хочется…

Он потер переносицу, собираясь с мыслями.

Утро. Утро еще одного дня. Время спуститься под магический купол и проведать Авельрона.

…Брат Алайны и наследный принц крагхов был еще одной и непрекращающейся головной болью. Мариус так и не признался Альке, что накануне ее второго визита Авельрону стало так худо, что было понятно: принц не жилец. Раны на спине неожиданно полностью закрылись, но при этом Авельрон продолжал чахнуть на глазах, за считанные часы превратившись в живой скелет, на котором только глаза и жили. Однако, все его органы были не повреждены, продолжали работать… А вот жизнь как будто кто-то выпивал, кто-то… с той стороны, со стороны магического астрала, где Мариус пока что был совершенно беспомощен.