Алька даже нашла в себе силы улыбнуться. Надо же, приор Роутона вдруг заинтересовался состоянием здоровья собственной рабыни.

— Голова кружится, — честно призналась она, глядя снизу вверх на Эльдора.

— Ничего больше не тревожит?

— Нет.

И зарылась поглубже под одеяло, только нос наружу торчал.

Ситуация складывалась весьма пикантная. Голая двуликая в кровати и приор, одни в темной комнате. И он вовсе не торопился уходить, все сидел и смотрел. А потом вдруг протянул руку и что-то вынул из ее волос. Оказалось — длинное синее перо, волнистое, мягкое. Эльдор покрутил его перед глазами и внезапно улыбнулся, и Алька вдруг поняла, что это первый раз, когда она видит его таким… живым, настоящим.

— Синяя, — сказал он и отложил перо на тумбочку, — заберешь потом к себе в комнату.

— С-спасибо, — растерянно прошептала Алька.

Вот это непривычно теплое выражение лица приора, непонятный интерес в глазах — сбивали с толку, заставляли ползти мурашки по пояснице и мерзнуть пятки. Она уставилась на него как кролик на удава, с ужасом ловя себя на крамольной мысли о том, что ей не нравится то, что вокруг поговаривают о повторной женитьбе приора Роутона.

— Что ты видела в башне? — спросил Эльдор, — что там произошло, Алайна? Я понял, что тебе там стало дурно…

И все очарование момента пропало, осыпалось хрупкими иголочками инея в грязь. Алька закрыла глаза и поежилась под одеялом. Увиденное в башне… Его хотелось забыть. Просто никогда не видеть. Потому что все это теперь словно прилипло, пачкая, заставляя стискивать зубы и дышать поглубже, чтоб не стошнило.

— Я пыталась высмотреть артефакт, о котором вы говорили, — запинаясь, начала она, — искала что-то механическое, быть может. Знаете, ведь свет, которым светится башня, не идет из нее…

Приор поднял брови.

— Он идет в нее. Как будто тянется отовсюду. Такими паутинками, знаете… Неровными, они изгибаются волнами, сплетаются в жгуты. И все это сходится к алтарю, приор Эльдор, но на алтаре нет никакого артефакта.

Она увидела, что густые брови Эльдора сошлись на переносице, а ноздри хищно подергиваются, как у собаки, почуявшей дичь.

— Там лежал человек, ниат, — прошептала Алька, — совершенно голый. Плети света обволакивали его и как будто впитывались внутрь. Он лежал как будто мертвый и не шевелился, и еще… у него была брюшина вскрыта, и свет лился и туда, внутренности светились оранжевым.

— Любопытно, — пробормотал Эльдор и глубоко над чем-то задумался. Потом спросил, — тебе там стало плохо, да?

— Как будто что-то ударило в спину и прошло сквозь позвоночник.

Алька подумала, что ее голос прозвучал слишком жалобно, поэтому высунулась из-под одеяла по подбородок и выдавила подобие улыбки.

— Но это ничего. Правда, я едва не разбилась.

И, вспомнив внезапно, тихо спросила:

— Ниат Эльдор, а как же… как же я теперь… без печати? Донесут ведь. У вас столько гостей, и если я сейчас выйду, то…

— Не выйдешь, — Эльдор рассеянно провел рукой по коротко стриженым волосам, — оставайся здесь до утра. Это не просьба, это приказ.

Он помолчал еще немного, затем резко поднялся и пошел к двери. Уже взявшись за щеколду, обернулся.

— Отдыхай, птичка. Ты это вполне заслужила, спасибо тебе.

И вышел.

— Подождите, — пискнула Алька.

Она едва не сорвалась следом, но вовремя вспомнила, что кроме одеяла на ней ничего нет. А дверь уже тяжело захлопнулась, и Алька осталась совершенно одна, в хозяйской постели и без малейшей идеи о том, что будет дальше.

Она в отчаянии откинулась на подушку, потом свернулась клубочком, подтянув колени к груди. После превращения, видать, обострилось обоняние; белье пропахло Эльдором, знакомая уже вязь ароматов — кофе, дерево, еще что-то, вызывающее ассоциацию со старыми книгами в потрепанных переплетах. И этот запах, он отчего-то не казался противным, каким мог бы казаться запах жестокого хозяина. Наоборот, Алька как-то быстро успокоилась, веки налились тяжестью. Она зевнула, уткнулась носом в подушку. Мысли текли лениво. Отчего-то вспомнилась старая спальня в родительском доме. Там тоже… пахло книгами, и вокруг было очень много книг. И кожей пахло, и клеем, но то в мастерской. А в спальне Алайны Ритц — сладковатый, пудровый аромат пожелтевших страниц и немножко ванили.

Алька протянула руку и взяла с тумбочки перо. Оно было мягким, почти шелковым, завивалось на кончике. Алька решила, что поставит его в мамину вазочку, когда вернется к себе в комнату. Хотелось верить, что ей не придется теперь жить, не выходя из спальни приора.

Потом она отложила перышко, положила ладонь под щеку и закрыла глаза. Сон пришел на удивление быстро, и ей все казалось, что она парит высоко в небе, покачиваясь в потоках ветра, а далеко наверху блестит бледно-золотая монета полной луны…